Август в Императориуме - [56]

«Счастливцы», — подумал Рамон не без неприязненной грусти, но в то же время неожиданно пожалел этих детей: судя по всему, из прислуги, и вряд ли кто-то будет всерьёз учить их (разве что в бесплатной началке читать-считать-писать, и то если родители захотят — если они вообще есть…), и, скорее всего, не дано им — в силу Орденской Доктрины Десистем, какие громкие, тяжелые слова! — увидеть какой-нибудь веселый или трогательный мультик про волка и зайца, смешных утят, маленькую рыбку Немо, и вообще ничего особенно хорошего в четко иерархизированном Омире их не ждёт — никакой внеплановой вертикальной мобильности, как прописано в Уставе Полиции Духа (Рамон однажды, зайдя в ГХСМ по каким-то своим делам и ожидая приема, досконально изучил императивы этого Устава — готический шрифт, чёрная и красная тушь, заполнившая желобки, вырезанные на панно из слоновой кости)…

И ему на миг захотелось отвести этих детей в волшебные миры Синемантры, переносящей тебя, бесплотного наблюдателя, в ту пространственную точку идущего фильма, с какой ты хочешь наблюдать — достаточно четко сформулировать желание на языке нужной Пси-команды… Хотя детство и без того сплошное кино — иногда страшное, иногда непонятно какое… Вот, к примеру, натыришь гвоздей-пятнашек — и айда на жэдэху ножики делать! Насыпь, само собой, огорожена, но мелким больших дырок не надо, чуть отогнул рабицу — и вперед, на мины, как сказали бы древние. Гвозди надо класть после дрезины перед самым поездом, а то просто собьют, да ещё солью из дробовика по кустам шмалять начнут! Не-ет, вот дрезина проехала, всё чин-чинарем, путь свободен, столица ждёт груз (или наоборот) — и бросок вверх (а колючек-то, колючек, блин!), и минута на разложить, а рельсы уже содрогаются, ту-ту-у, кубарем с откоса, пронеслось жарким грохотом, и, тряся оглохшей головой, собираешь вожделенные горячие плосконожики. Зачем они? Да ни за чем, друг перед другом выдракиваться, ящериц казнить, прочую мелкую живность хирургировать, лягушек… Стоп, лягушек клёво надувать через соломинку… А насчет хирургировать лучше у самой жэдэхи учиться — она хирургирует все, что зазевается! Жила, например, чёрно-рыжебровая дворовая собака Лохматка, никого не обижала, детей рожала от разных кобелей, жрала всё, что найдет, даже дерьмо, но зазевалась — и была так мастерски хирургирована, что до сих пор содрогаешься, вспомнив две половины Лохматки… Такое ощущение, что где-то здесь, в безбрежности горячих и колючих зарослей ежевики слева от бульвара, залегла эта самая проклятая жэдэха и периодически выбрасывает под ноги свежатинку, всякие скульптурные разрубы и отрезы — иначе откуда вот эта окровавленная мутноглазая жеребячья голова в зудящей короне зеленовато-блестящих мух?!

Меч лежал в сумке, Пси-стражи молчали — но голова, выпачканная ежевикой, была вполне реальна, хотя ещё не пахла. Ночью или утром, решил Рамон, но кто? И чем? Приглядевшись, он молча выпрямился и постарался быстро взять себя в руки, а затем пошёл, уже не обращая внимания на бульварный гомон.

Фишка Ловчего Тюльпана в универсальности его тактики и оружия. Жертва может быть убита ударом головы или стебля, проглочена, раздавлена (а весит Тюльпан немало, несколько тонн), разорвана — и, наконец, разрезана краями верхних боевых лепестков. И если это не шутка компании подвыпивших придурков, то…

Прямо перед носом чиркнул падучей звездой окурок.

— Че-то скушно, братан… А не замочить ли нам какого-нибудь бума или трынщика?

— Можно. И чернягу какую-нибудь заодно…

Рамон, не оглядываясь, мрачно усмехнулся и ускорил шаг. Во имя Духа, стоит ли защищать этих идиотов, если они сами готовы резать друг друга по любой причине!

— Боевой грузовик Черепашек Ниндзя за 4 с половиной сикля! Боевой грузовик Черепашек Ниндзя! Всего за 4 с половиной сикля!

И ведь ищут и копируют, придурки, только самое худшее — где они, подпольные изобретатели, неутомимые просветители, бесстрашные ученые, рыцари демократии без страха и упрека, которых так опасается Орден и которых надо держать в узде! Ищи днем с огнем — зато казнокрадов, чинодралов, дуболомов, жизнежигов, голден-янгов, сутенёров, рэкетиров, лохотронщиков, нелегальных казиношников, воров, грабителей, пьяниц, культистов, оккультистов, сектантов, зевак, натуристов, флэшмобберов, шифастов, трынтравистов, бумов и прочего веселого народа хоть отбавляй! И вообще, кроме разве что прошляков да любопытствующих вроде Лактанция…

Мысль — даже не мысль, а полноразмерная картинища 4 на 3, как в Зале Древнего Псевдознайства, — вдруг сверкнула с такой яркостью, что потрясённый барон от неожиданности даже запнулся, выругался и едва не сел прямо на асфальт. Зря, зря на бедных нынчелов наехал — они живут той жизнью, которую им оставил Орден… А вот кто настоящий придурок — так это он, сраный Посвящённый меченосец, защита и опора тупоголовая! Упустить из виду ОДНОВРЕМЕННОСТЬ появления в Императориуме Тюльпана и переменца! Думай, барон, думай, хватит мечтать! Недаром однокурсники дразнили, и даже препод Бенеректе 2 граф Трансильван Трансваальский язвил: «Эта фигура называется хиазм… а вот эта фигура с идиотически раскрытым ртом, из которого сейчас на утреннем солнце девственно засеребрится паутинка слюны (общий хохот), называется Рамон-Пылкий Рыцарь Мечты, он же Стёпка-балбес, житель чуланных миров, населённых говорящими пауками, которых он мирно пасёт, как Давыдка-пастух, мерно щёлкая языком, точно кнутом — зачем тебе кнут, Стёпка-Давыдка, вопрошают пауки (класс лежит от хохота, а Рамон, не въезжая, только хлопает глазами), ведь мы же, плачутся, и так вяжем паутину из твоей божественной слюны, ведь от щелканья на лбу может вырасти болона, и она уже выросла, Рамон, пощупай лоб!» (Рамон непроизвольно подносит руку ко лбу — класс уже не может смеяться, только мычит и икает). Но я разгадал тебя, Трансильван, знаток неизвестного мне Стёпки-балбеса, — так ты реализовывал собственные нерастраченные склонности и способности… Жаль, что давно мёртв (то ли несчастный случай, то ли суицид, тёмное дело) — мы поговорили бы на равных…