Август в Императориуме - [45]

«Были же времена», — думал он, окончательно разомлев в ванной, и образы древних поэтов, как живые, вставали перед глазами. Вот правит берестяным челном по ясному, как ледяной кристалл, озеру, зимним днем возвращаясь к своему заброшенному жилищу в горах, суровый замысловатый узкоглазый Вань Ждао — с длинным мечом и косой до пояса, воин и мозгоклюй («Ты сцена и актер в пустующем театре, // Ты занавес сорвешь, разыгрывая быт, // И пьяная тоска, горящая, как натрий, // В кромешной тишине по залу пролетит. // Тряпичные сады задушены плодами…» — упоительно звенят в голове изумительные строки); вот бредёт по большой дороге, в стороне от гаснущего дня, трогательнейший в своей экзистенциальной безысходности Ясон Робски, слепой рапсод среди самодовольно-жирных бычелов-златорунцев отвратительного города Гламурима («Ты для меня не существуешь; я // В глазах твоих — кириллица, названья… // Но сходство двух систем небытия // Сильнее, чем двух форм существованья. // Листай меня поэтому — пока // Не грянет текст полуночного гимна. // Ты — все или никто, и языка // Безадресная искренность взаимна»)… Образы смешивались, строчки кружились вихрем, звучали одновременно, как хор голосов, каждый из которых говорит самое главное, и ничего нельзя пропустить… Но в мире есть иные области, // Луной мучительной томимы, // Для высшей силы, высшей доблести // Они навек недостижимы… Гора Пеньлай среди вод морских // Высится, говорят. // Там в рощах нефритовых и золотых // Плоды, как огонь, горят. // Съешь один — и не будешь седым, // А молодым вовек… // Хотел бы уйти я в небесный дым, // Измученный человек. …Прозрачность! Божественной маской, // Бессмертною двойственной маской // Утишь изволения жизни… Ведь были же времена, когда поэты, увитые цветами, состязались на хипподромах, читая стихи с укрощенных ими коней — и рукоплескала толпа, и приходила в экстаз бразерхуда, и пела, и плясала. Да, конечно, поэты только начинали — а потом народ зажигал уже кто во что горазд (Рамон снисходительно улыбнулся отзывчивой наивности народа): в ход шли и бир, и водка, и каннабис, и огненная вода; поджигались старые палатки и чучела снежной бабы; прыгали через костры и овраги, ходили по раскалённым углям, зачаровывали змей, дрались мешками на бревнах, метали блины; увитые гирляндами и венками, водили хороводы и, само собой, предавались любви. Всё это называлось вудсток — и такие вудстоки на хипподромах проводились ежегодно в память великой скифской поэтессы Хиппис… И летела, звонкоголосо летела — из глубины веков, в сверкающих доспехах, на огнеоком вороном мустанге по дикой ковыльной степи — сама Хиппис, мятежно-зеленоглазая скифская поэтесса с развевающейся золотой гривой, прозванная за безоглядную доблесть Зиной — Королевой Воинов… В эту он был просто влюблен…

Тогда почему бывает так тяжело на душе? Он просто не умеет погружаться — как, например, вот этот замечательный древнерунец из Антологии — что там сказано в Примечании? — «Сенни, вольный перевод с катайского»:

Закружилась листва золотая

В розоватой воде на пруду,

Словно бабочек легкая стая

С замираньем летит на звезду…

Дочитав, Рамон машинально поискал глазами зеркало, долженствующее заменить пруд, — но, найдя рядом с умывальником этот уляпанный брызгами и пальцами тусклый овал, едва не расхохотался. Не забыть дать втык неряхе Бонаперцу — а самому полезно иногда вспоминать, кто он и что умеет! Ведь Мызер (Мысленное Зеркало) — одна из основ Пси-техники, любой шевалье обладает способностью к Контрольному Самоудвоению, т. е. Рефлексии. Конечно, Рефлексия направляется пси— и непсиусвоенными Постулатами Ордена, этого никто и не скрывает — но кто мешает Рамону использовать её для другой цели?!

Ванна остыла, и он, вытеревшись и завернувшись в тонкий шёлковый халат, расшитый сражающимися плачущими кошками Застиксии и вепрями Залетья (невозможное в реальности, это дорогое удовольствие иногда практиковалось в Узрелах), перебрался медитировать на кровать… Минут через двадцать неподвижного сидения, совершенно расстроенный, открыл глаза.

Не вышло.

Загадочные катайцы (по словам архипрошляка Ластогана) практиковали не символическое, а перформативное, проживательное постижение всего сущего, и в частности, текста, — дзынь-интромиметику, неизвестные правила которой, вероятно, имели общее с техникой медитации. Катайцы верили, что именно так можно открыть человеку его настоящее, внутреннее, имя, для которого внешнее — лишь оболочка… Как раз такой дзынь-проживательный текст и дарил ему сейчас Сенни, однако проблема была в том, что Рамон не знал, в чем именно проблема: в непрерывном самовзбалтывании? в наплывах сильных и часто противонаправленных эмоций? в отсутствии наставника? в непрозрачности среды? в невозможности отрешиться от своего орденского «я»?

Зеркало. Ну конечно. Пытаясь «опрокинуться в розовость вод», погрузиться в эту нирвану, как ветками ива, он ставит перед собой Мысленное Зеркало Ордена или Живое Зеркало Души — но ведь ещё маркиз Бальдур Фламмарион на занятиях по Концентрации и Аутотренингу (7-й семестр) предупреждал: «Открывая издалека каналы своего восприятия, помните о множестве искажающих призм. Не все из них устранимы рассудком». А малоизвестный прачеловский словомет Болдер Аматор Амальгаматор по другому поводу, но тоже предупреждал (сохранились отдельные строфы в переводах на древнерунский с неизвестного):