Август в Императориуме - [33]
Перед ним на расстоянии не более тридцати мечей находился подлежащий немедленной казни заклятый враг — измученный, полурастерзанный толпой переменец, очевидно, лазутчик, не сумевший вовремя или правдоподобно изменить облик и попавшийся, как кур в ощип.
Перед ним на расстоянии не более тридцати мечей застыла возбужденная толпа с искаженными страхом и ненавистью лицами, судорожно сжимавшая подвернувшееся под руку оружие — и сотнями глаз поймавшая его, Рамона, потому что он был в форме Ордена, а значит, являлся Хранителем Ритуала, известного на Омире каждому. Попросту говоря, в данном случае — ПАЛАЧОМ.
А рядом со взбешенными и разгоряченными горожанами, рядом со взмокшими (видимо, они и загнали переменца) стражниками в кожаных доспехах и летних пилотках, взявшими при виде Рамона «на караул», продолжали прыгать и орать, размахивая палками и ножами, те самые дети, компания Зиги, пинавшие его на пляже несколько часов назад, — но теперь с ними прыгал, выпучив глаза, и Зига, очевидно, благодаря пеноморфу завоевавший авторитет «крутого пацана». Зига тоже орал и самозабвенно размахивал ножиком, измазанным в чем-то тёмно-зеленом…
Словно вырванный из собственного тела и отброшенный к белёной стене скомканным газетным листом спутанной лиственной тени — созерцать происходящее, Рамон не мог не делать ничего из того, что делал в эту минуту. Внутри уже поднималась, закипая, как огромное, дико, на одних диссонансах, пляшущее и ранящее, с ревом режущее себя зазубринами кривое зеркало, обжигающая судорожными выплесками отчаяния и треском разрывающихся, захлебывающихся кровью сосудов, жил, мускулов, органов, костей — волна адской муки! Переменец, прирожденный псионик, признал его и пользовался своим последним правом — вручить Палачу свою Симфонию Боли, традиционную исповедь-мольбу вместе с предсмертными видениями, и Рамон не мог отказать: ведь принять смерть существа от твоей руки всё равно что принять роды у любимой жены — чудовищный крик существования именно в этот момент озаряет и заполняет всю привычно глухую и безжалостную вселенную…
Сквозь кровавый муар страдания шли одно за другим уже полуразрушенные видения — вот переменец, никого не убивший (следовала клятва), меняет облики, чтобы попасть во Дворец Наместника (тайная аудиенция?); вот он узнан вездесущим Глазом Полиции Духа; неудачные попытки скрыться — и ужас от ожидающей участи, когда его отдают толпе на растерзание, потому что у переменцев нет болевого шока; а потом бесконечные, истекающие слюной яростного удовольствия искаженные потные морды, бесконечные взрывы боли, Боли, БОЛИ, БОЛИ — и непонятные извергам слезные мольбы о смерти-избавительнице… И Рамон, стиснув зубы, плакал, кричал и ненавидел этих трусливых шакалов и их злобно визжащих шакалят, и закрывал глаза, чтобы не обрушиться на них, как ангел смерти… Господи, он даже не воин — а рука моя вытягивает меч, играющий закатом! Господи, он изрезан так, что не может даже передать свое послание! Он просит немного жизни и глоток воздуха — но в моей власти только найти с одного удара главный нервный узел…
Остаток вечера и ночь барон провел в каком-то вонючем и криво подмигивающем «Танцующем осьминоге» (молча отдав амуницию и меч на сохранение хозяину, принявшему их с поклоном) — нажравшись, как скот, в компании участливой шлюхи, которую спьяна чуть не прирезал мизерикордией, но которая ничуть на него за это не обиделась и потащила петь и плясать в зал. И он пил, пел, плясал, блевал, опять пил, хрипел, плясал, пока не повалился под стол.
…Он не мог успокоиться и простить себе, что, вне зависимости от своих намерений, твёрдо и в точности исполнил свой долг, а заодно и пропущенный Пси-приказ — найти и уничтожить переменца, конечно же… Это впоследствии подтвердило и новое, на сей раз четко принятое Пси-сообщение — о наградных баллах числом 50 за выполнение поставленной боевой задачи. До заветной 1000, делающей его претендентом на второй Дальний Полет, оставалось всего 170.
…Он не мог успокоиться и простить себе, что, приближаясь с обнаженным пылающим мечом к эпицентру Симфонии Боли, заливаясь задушенными бессильными слезами и беззвучно крича обезумевшему от страданий, но страстно желающему жить беззащитному существу «прости меня», — он не только не нашел другой выход, не только не раскидал мерзких детей и не растерзал ненавистных ухмыляющихся стражников, не только не взбунтовался против льющегося сверху вечереющего моря ласковой летней синевы, — но даже не замедлил шаг.
Глава 8. Пока он спал
ТЕРРАКОТА И ОХРА
«Все взрослые когда-то были детьми, но не все они об этом помнят», – писал Антуан де Сент-Экзюпери. «Полдетства» – это сборник ярких, захватывающих историй, адресованных ребенку, живущему внутри нас. Озорное детство в военном городке в чужой стране, первые друзья и первые влюбленности, жизнь советской семьи в середине семидесятых глазами маленького мальчика и взрослого мужчины много лет спустя. Автору сборника повезло сохранить эти воспоминания и подобрать правильные слова для того, чтобы поделиться ими с другими.
Таня живет в маленьком городе в Николаевской области. Дома неуютно, несмотря на любимых питомцев – тараканов, старые обиды и сумасшедшую кошку. В гостиной висят снимки папиной печени. На кухне плачет некрасивая женщина – ее мать. Таня – канатоходец, балансирует между оливье с вареной колбасой и готическими соборами викторианской Англии. Она снимает сериал о собственной жизни и тщательно подбирает декорации. На аниме-фестивале Таня знакомится с Морганом. Впервые жить ей становится интереснее, чем мечтать. Они оба пишут фанфики и однажды создают свою ролевую игру.
«Холмы, освещенные солнцем» — первая книга повестей и рассказов ленинградского прозаика Олега Базунова. Посвященная нашим современникам, книга эта затрагивает острые морально-нравственные проблемы.
Кэти Акер и Маккензи Уорк встретились в 1995 году во время тура Акер по Австралии. Между ними завязался мимолетный роман, а затем — двухнедельная возбужденная переписка. В их имейлах — отблески прозрений, слухов, секса и размышлений о культуре. Они пишут в исступлении, несколько раз в день. Их письма встречаются где-то на линии перемены даты, сами становясь объектом анализа. Итог этих писем — каталог того, как два неординарных писателя соблазняют друг друга сквозь 7500 миль авиапространства, втягивая в дело Альфреда Хичкока, плюшевых зверей, Жоржа Батая, Элвиса Пресли, феноменологию, марксизм, «Секретные материалы», психоанализ и «Книгу Перемен». Их переписка — это «Пир» Платона для XXI века, написанный для квир-персон, нердов и книжных гиков.
Заветная мечта увидеть наяву гигантских доисторических животных, чьи кости были недавно обнаружены в Кентукки, гонит небогатого заводчика мулов, одинокого вдовца Сая Беллмана все дальше от родного городка в Пенсильвании на Запад, за реку Миссисипи, играющую роль рубежа между цивилизацией и дикостью. Его единственным спутником в этой нелепой и опасной одиссее становится странный мальчик-индеец… А между тем его дочь-подросток Бесс, оставленная на попечение суровой тетушки, вдумчиво отслеживает путь отца на картах в городской библиотеке, еще не подозревая, что ей и самой скоро предстоит лицом к лицу столкнуться с опасностью, но иного рода… Британская писательница Кэрис Дэйвис является членом Королевского литературного общества, ее рассказы удостоены богатой коллекции премий и номинаций на премии, а ее дебютный роман «Запад» стал современной классикой англоязычной прозы.
Самое завораживающее в этой книге — задача, которую поставил перед собой автор: разгадать тайну смерти. Узнать, что ожидает каждого из нас за тем пределом, что обозначен прекращением дыхания и сердцебиения. Нужно обладать отвагой дебютанта, чтобы отважиться на постижение этой самой мучительной тайны. Талантливый автор романа `После запятой` — дебютант. И его смелость неофита — читатель сам убедится — оправдывает себя. Пусть на многие вопросы ответы так и не найдены — зато читатель приобщается к тайне бьющей вокруг нас живой жизни. Если я и вправду умерла, то кто же будет стирать всю эту одежду? Наверное, ее выбросят.