Август в Императориуме - [23]
Хотя нынчеловских селений в Метастазио предостаточно (крестьяне с удовольствием торгуют на рынках возле больших крепостей, а орденцы любят веселиться на крестьянских праздниках), ближайшие города держатся на приличном расстоянии: полтораста верст к западу отделяет Экс Ункве от крепости Тирисполь, двести — красивый, но кичливый Неополис[20] на южном берегу Терновника от самой Твердыни Духа. А в юго-западной части озера когда-то был полуостров — но самая крупная секта Омира, мизерикорцы, совершившие 240 лет назад мучительный исход через Югву (обширную Юго-Восточную Пустыню, занимающую центральную часть плато) из далекого рыбацкого Изобара (жители которого взялись за оружие и отказались поголовно вступить в секту), однажды, одурманенные маковой соломкой, при свете факелов и под бой барабанов за одну ночь прокопали два перешейка — и хлынувшие воды заполнили природную низину, утопив несколько тысяч человек и образовав пятикилометровой ширины зеркало, отделившее от материка новоявленный остров Крим. Теперь на нем земной рай, т. е. хижино-палаточный город Аустрелио, царство Cannabis indica и ставка неистового трибуна и вождя Нестора Тольятти и руководимой им многочисленной Церкви Священного Безумия (бывшие мизерикорцы) — на сорокамильном острове их уже около 100 000.
В центре Югвы — циклопический провал, к которому, как сказал поэт, «и птица не летит, и тигр нейдет». Стены плато здесь круто обрываются вниз на полкилометра; впадину заполняет ослепительной синевы мёртвое озеро Энкиду; разных богов помещает в его густо-солёные воды боязливая молва. Далеко к югу, начинаясь между почти безлюдным устьем Унотромбо и оконечностью пустыни, горбится в Серебристое море гористый полуостров Рогач, он же Морской Бык — кому как нравится. Вечными туманами окутана эта часть моря; тихий и печальный городок Маренск, известный своими уникальными серпоцветами[21], смотрится в эти безликие туманы…
Цепь островов тянется с запада на восток, отделяя[22] нынчеловское Серебристое море от никогда не утихающего чудовищного прибоя иссиня-темного Океана, многометровые грязно-зелёные волны которого бесконечно наваливаются на их западные, южные, восточные скалы и превращают извилистые проливы в бурлящие горные реки. Ни одно судно не отважится выйти навстречу этой неисчерпаемой ярости; один вид непрерывно громоздящихся в небо пенных хребтов и грохот их обрушения обращает волю в медузное желе и леденит сердце… Крупные острова с запада на восток носят поэтические названия, но, кроме уже известной нам Монгибели (прикрытой от Океана с юго-запада Рукой Бандита, да и самой громадиной вулкана), Пьющий Селезень, Крылатый Дельфин[23], Жадный Тюлень[24] совсем или почти безлюдны. Самый безотрадный из них — это, конечно же, остров Морского Дракона: только пасть его, нацеленная на хвост Крылатого Дельфина, омывается водами Серебристого моря, а всё длинное туловище содрогается от непрерывного ураганного ветра и безжалостных ударов Океана, понемногу съедающего свое несчастное создание.
На скалистом мысе самой дальней оконечности пустынного острова, за многие сотни миль от уютных обжитых Равнин, высится неизвестно кем и когда воздвигнутый из монументальных скальных блоков и занимающий полгоризонта трехсторонний (сторона, выходящая к морю, словно срезана вертикально) зиккурат — исполинская Башня Одиночества. Здесь послушники Ордена перед Посвящением проводят лунную ночь в медитациях — усыплённых, их доставляют на верхние ярусы. Очнувшийся оказывается вечером один на голой каменной веранде: внизу, впереди, справа, слева — везде ревёт, закладывая уши, наводящий ужас Океан; вдали штабелями попирающих друг друга оскаленных белых черепов высятся безжизненные скалы гигантского Острова Мёртвых, о котором в Омире вообще стараются не говорить, лишь оборванный и высушенный солнцем дервиш нашепчет на ухо простофиле что-то о погибшей колыбели человечества… А безумцы в Дада бросают в волны полированные обсидиановые чётки, кричат волнам и на пологом берегу, погибая, отдаются ненасытным грохочущим лавинам Моря Сирен, издающим порой звуки, родственные вою Ловчего Тюльпана, — но безумцам уже всё равно. В Море Сирен впадает текущий с Гипноса Стикс, образуя кипящие водовороты; за ним простирается спирающая дух зловонием неоглядная Великая Топь; чем дальше на восток, тем нечеловечней — за Топью начинается мутящий всякий человеческий разум Берег Призрачных Миров; и где-то ещё дальше, за тысячу миль от Стикса, ежесекундно рождается и гибнет Страна Смерти Бога, где сходятся Берег Призрачных Миров, Океан и Танатодром — говорят, там кипящая и воющая пустыня бесконечно съезжает в беснующийся океан, рисуя рвущееся вверх чудовищное лицо — но кто видел эту дьявольскую мозаику?..
Омир плывет в этом ужасе, как ребёнок со своей колыбелью в реке, прорвавшей плотину, — взрослые погибли, на горизонте — океанские валы… Но покуда жизнь продолжается, вернемся на улицы Императориума — там по-прежнему солнце, ежедневная суета, и уже пришедшие в себя Рамон с Пончо спешат крикливым городским базаром к знакомому торговцу Артаку.
