Август в Императориуме - [104]
хромает, то сам какой-то несущественный или декоративный, то нечто претендует на таинственную глубину, а пнешь — загремит жестяным ведром или, прижатое к стенке, захнычет — пощадите, я всего лишь убогий ярмарочный фокус… А дело в том, что, как говаривал Квазид, ограниченному со всех сторон человеку нельзя постичь рассудком самое главное — бесконечность. Рассудок-то для и того и создан, чтобы всё делать объяснимым, конечным, соразмерно-малым всякой человеческой малости. Разум — иное дело, но разве мы знаем, что такое разум? Или вот так — РАЗУМ? Нус-Логос, мать его…
Ну, слогос ещё есть, тоже неплохо. Слогос, по крайней мере, способен установить истинный масштаб вещей и придать этой говорящей пылинке, этой словообильно журчащей каплюндии некое безнадёжное достоинство — живу, мол, свою долю секунды, да ещё успеваю «думать, чувствовать, любить, свершать открытья». Короче, я чуть занятнее, чем просто мрак безвидный, я в нём хотя бы крохотная запятая между невообразимыми фразами звезд, уже давно исчезнувшая к моменту, когда кто-нибудь вознамерится обратить на неё внимание… Не существую — меня хватило всего лишь на полмгновения, — но был. Былинка. Если вы, те, кто после нас, хоть чем-нибудь с нами схожи, но сильнее, умнее, могущественней — вы оцените наше мужество и наш трепет. Ведь после вас тоже кто-нибудь будет… Эй, будущелы! Выше нос! Сгинувшая безвестная былинка приветствует вас. Живите щедро.
Разгадка бесконечности на удивление проста. Бесконечность никакая не бездна, а просто наше экзистенциальное чувство — отважный маленький клоун-канатоходец, озарённый призрачным ледяным сиянием страшно далеких светил. Надо ли объяснять, между чем и чем натянута почти невидимая, но пахнущая свежескрученным железом паутинка троса… Бесконечность — это мы сами над бездной счастья, боли, любви и отчаянья.
Примерно так говаривал Квазид — а может, кое-кто ему и нашептал, ведь когда шёпот становится неразборчивым, уже не важно, кто и что шепчет, важно лишь, что вокруг всё шепчется, колышется и дышит неизбежимой, неумолимой тайной — прямо посреди полуденной людной площади в ветреный августовский день… Примерно так Квазид и говорил, глядя почему-то не в глаза друзьям, а в сторону, на до отказа налитую солнцем и ветром громадную старую липу в людной горловине Бульвара Рилакс — разлапую, морщинистую, рукастую, лобастую от знакомства с пилой, то велеречиво-многошумную, то вдруг обморочно засыпающую в лучезарной синеве — прямо на празднике жизни, посреди сигналящих авто, карет и велорикш, и торопящихся прохожих, и скачущих по ветвям синиц-трясогузок, и деловитых муравьев:
— Пользуясь случаем, коли вы все здесь… Я почти закончил роман — вернее, он почти закончил меня… Осталось одно небольшое путешествие и один финальный эпизод… Не угодно ли вам, друзья мои, послушать избранные главы?
Пончо, конечно, аж подпрыгнул («НЕ УГОДНО? Да мы уже и не надеялись!»), Лактанций и Шизаяц также выразили полное одобрение («И чем раньше, тем лучше»), Алаверды энергично закивал, но Рамон понял, что вопрос относился прежде всего к нему — и, встретив взгляд словомела, просто улыбнулся и кивнул.
На самом деле сегодня они собирались за город — на еженедельное пикник-шоу, посвящённое приближающейся 119-й Олгойской Бэтл-Регате. К некоторой досаде барона, она должна была начаться через две недели, уже за пределами его отпуска, и планировалось гульнуть хотя бы на её красочном преддверии — но… Бывший ученик, а ныне приятель Шизайца, юный отвязный толстосум Буркан Будлан Бугедрил лунной ночью в гонке «на слабо» вдребезги расколошматил о бакен роскошный папин глиссер-амфибию, на котором клятвенно обещался с ветерком домчать всю компанию до Зеркального Плёса и катать там. Хорошо ещё, сам выжил и, загипсованный чуть не до глаз, смог прислать на место встречи, под ту самую широкодремлющую липу в людной горловине Бульвара Рилакс, задыхающегося от волнения и скорости мальчика-посыльного, который и поведал в красках эту жуткую историю.
Случайность, думал барон, пока звучали охи-ахи и сочувственные расспросы, без сомнения, печальная случайность — если, конечно, Буркан и впрямь разбился, а не предпочёл им другую компанию, из знатных собутыльников и хорошеньких уступчивых девушек… Случайность, думал Рамон и после предложения Квазида — однако явно из тех случайностей, что, наглухо закрывая одни ворота, приотворяют другие… Может быть, жизнь устроена и нелепо, но по-своему замечательно-нелепо: равноценна ли случайная мена развесёлого пикник-шоу на читку романа? Это неверно поставленный вопрос. Для того и существуют параллельные возможности и расходящиеся тропки, чтобы не быть равноценными, взаимозаменяемыми. Реализуемое уникально — нереализуемое тоже, словно судьба то феерически раскрывает, то нахально схлопывает у тебя перед носом карточный веер, так что, будь добр, хватай карту, не чинись, и «спасибо» не забудь…
В просторной гостиной Квазида — а Рамон разделял пристрастие хозяина к выходящим на солнечную веранду, да и просто широкоокным маломебельным залам, где на узорчатых танцплощадках светлого паркета, ламината, линолеума, в нагретых полированных ладонях стола или бюро, в преломлённой стёклами-зеркалами-хрусталями, точно освинцованный хлеб времени, харизматически-гранёной вечности на бегу остановленных часов, в нырке за кресло или запрыгнув на угол гардины — везде, везде живёт, играя в поддавки с робким занавесочным ветромраком, беззаботно-таинственная лучезарность, бесстыдная царица-праздница искристо-пыльных хороводов, едва шлёпнешь по какой-нибудь мягкой мебели, — в просторной гостиной Квазида немедленно захотелось отрешиться от суеты и, сыто прижмурясь, нестеснённо развалиться посреди размеренно источающей дремоту залы, рядом с меховыми пуфиками квазидовских кошек, чьи чутко настроенные вибриссы давно отыскали блаженно пульсирующую снирвану в исподволь демонтируемом космосе жизни… А мне? А я?..
Действие романа разворачивается во время оккупации Греции немецкими и итальянскими войсками в провинциальном городке Бастион. Главная героиня книги – девушка Рарау. Еще до оккупации ее отец ушел на Албанский фронт, оставив жену и троих детей – Рарау и двух ее братьев. В стране начинается голод, и, чтобы спасти детей, мать Рарау становится любовницей итальянского офицера. С освобождением страны всех женщин и семьи, которые принимали у себя в домах врагов родины, записывают в предатели и провозят по всему городу в грузовике в знак публичного унижения.
После восемнадцати лет отсутствия Джек Тернер возвращается домой, чтобы открыть свою юридическую фирму. Теперь он успешный адвокат по уголовным делам, но все также чувствует себя потерянным. Который год Джека преследует ощущение, что он что-то упускает в жизни. Будь это оставшиеся без ответа вопросы о его брате или многообещающий роман с Дженни Уолтон. Джек опасается сближаться с кем-либо, кроме нескольких надежных друзей и своих любимых собак. Но когда ему поручают защиту семнадцатилетней девушки, обвиняемой в продаже наркотиков, и его врага детства в деле о вооруженном ограблении, Джек вынужден переоценить свое прошлое и задуматься о собственных ошибках в общении с другими.
Повествование ведёт некий Леви — уроженец г. Ленинграда, проживающий в еврейском гетто Антверпена. У шамеша синагоги «Ван ден Нест» Леви спрашивает о возможности остановиться на «пару дней» у семьи его новоявленного зятя, чтобы поближе познакомиться с жизнью английских евреев. Гуляя по улицам Манчестера «еврейского» и Манчестера «светского», в его памяти и воображении всплывают воспоминания, связанные с Ленинским районом города Ленинграда, на одной из улиц которого в квартирах домов скрывается отдельный, особенный роман, зачастую переполненный болью и безнадёжностью.
Что скрывается за той маской, что носит каждый из нас? «Воображаемые жизни Джеймса Понеке» – роман новозеландской писательницы Тины Макерети, глубокий, красочный и захватывающий. Джеймс Понеке – юный сирота-маори. Всю свою жизнь он мечтал путешествовать, и, когда английский художник, по долгу службы оказавшийся в Новой Зеландии, приглашает его в Лондон, Джеймс спешит принять предложение. Теперь он – часть шоу, живой экспонат. Проводит свои дни, наряженный в национальную одежду, и каждый за плату может поглазеть на него.
Село Белогорье. Храм в честь иконы Божьей Матери «Живоносный источник». Воскресная литургия. Молитвенный дух объединяет всех людей. Среди молящихся есть молодой парень в инвалидной коляске, это Максим. Максим большой молодец, ему все дается с трудом: преодолевать дорогу, писать письма, разговаривать, что-то держать руками, даже принимать пищу. Но он не унывает, старается справляться со всеми трудностями. У Максима нет памяти, поэтому он часто пользуется словами других людей, но это не беда. Самое главное – он хочет стать нужным другим, поделиться своими мыслями, мечтами и фантазиями.
Скорее рассказ, чем книга. Разрушенные представления, юношеский максимализм и размышления, размышления, размышления… Нет, здесь нет большой трагедии, здесь просто мир, с виду спокойный, но так бурно переживаемый.