Аулия - [25]

Когда Лейла вернулась в Ачеджар, было уже светло.

Дорога

Для араба-бедуина ад – небо с пылающим на нем солнцем, а само солнце – не что иное, как старая и злая жена: сильная, костлявая и ненавидящая, она иссушает пастбища и кожу мужчин. Луна же, напротив, видится ему живым и легким на подъем юношей, который хранит покой кочевника, когда тот спит, и служит ему проводником, когда тот пускается в путь ночью. А еще он приносит дождь и утреннюю росу, что падет на каждую травинку. Араб-кочевник имеет несчастье быть мужем солнца. Проведя с супругой ночь, он становится худым и изможденным. Чтобы восстановить силы, ему требуется не меньше месяца.

Из Записок Брюса Чатвина

Небо раскинулось над головой синим, как сердце пламени, колоколом. Лощина, в которой текла речушка, расширялась по мере того, как Аулия все дальше и дальше уходила в пустыню; река тоже растекалась, а вода в ней делалась все мутнее и темнее и теперь уже едва доходила девушке до щиколоток. Живущие по берегам лягушки куда-то пропали.

На горизонте виднелись очертания гор. Аулия знала: они только кажутся небольшими, на самом же деле горы эти – колоссальных размеров. Каменные хребты, окрашенные в синее и лиловое, приводили ее в изумление: они были гораздо выше окружавших Ачеджар скал. Пустыня оказалась невообразимо широкой. Аулии были пока непонятны разбросанные тут и там по пустыне знаки, она еще только училась их подмечать: заросли кустарника, темное пятно акаций, разные цвета дюн. Как будто сама она родилась не в песках. Только теперь, проникнув, подобно караванам и кочевникам, в сердце пустыни, она становилась ее частью.

Счет прошедшим дням Аулия вела, опуская в котомку по камешку: по одному за каждый день, приближавший ее к океану. Она упрямо выискивала признаки этого приближения: ей казалось, что она увидит, сможет разглядеть их в скелете змеи, в засохшем колодце, в панцире жука.

Когда солнце склонялось к закату, к ней прилетал аль-Хурмак, чтобы поужинать в ее компании. Аулия отводила взгляд от огромной птицы, терзающей клювом то маленького пустынного кролика песочного цвета, то змею. Сама она с трудом вскрывала раковины и жевала мясо моллюсков, которых находила между камнями на дне речушки. По вкусу было похоже на сыр, но во рту оставался горький привкус.

После еды она плотнее закутывалась в шерстяной халат и посохом очерчивала вокруг себя и коршуна круг. Потом вставала на колени, большими пальцами рук затыкала себе уши, указательными закрывала глаза, а средними ноздри – отделяла себя от запахов, звуков и света. И начинала дышать через рот, все быстрее и быстрее. Так девушка погружалась в транс, начиная слышать голоса предков-кочевников, и голоса эти диктовали ей особые защитные слова. Кто были эти предки – Аулия не имела ни малейшего понятия. Порой ей не удавалось проследить даже нити своих собственных мыслей и предчувствий. Что-то внутри нее нашептывало важные сведения о пустыне: этот переход пробудил воспоминания, спавшие глубоко в крови кочевников, которая текла и в ее жилах.

Выслушав голоса, она вытягивалась на земле, стараясь устроиться возле больших валунов, окаймлявших берега речушки, и пыталась расслабить мышцы сведенных усталостью икр.

Ночи с течением времени становились все холоднее, и она укладывалась спать между камней, долго хранивших дневное тепло.

Однажды ночью Аулия принялась расспрашивать коршуна:

– Скажи мне, вольная птица, ты видел море?

– Нет, никогда, – ответил ей коршун. – Мне приходилось летать вдоль реки, но я вижу только пески да кустарник. Да неподалеку отсюда есть акация. Под ней спит шакал. А ты точно знаешь, что море существует?

– Да, – отвечала она, улыбаясь и дрожа от холода. – Совершенно точно, потому что я видела его во сне. Разве ты не знаешь, Непокорный, что все реки текут к морю?

– Я ничего не знаю о воде. Мне известно имя тех гор, что виднеются на юге, – их называют Хоггар. И я знаю ветра. Я пил воду из этой реки, а также из нескольких прудов, но в прудах вода часто соленая и протухшая. Я нашел оазис Хауаси – «того, кто не пьет». Туда на водопой приходят звери и мирно, бок о бок, пьют воду: львы с ланями, гиена рядом с кроликом, – однако моря я не видел.

Глубоко задумавшись, Аулия умолкла и принялась растирать свои мозоли песком, чтобы они подсохли. Потом встала, погладила птицу по голове и снова улеглась, глядя в небо.

Много позже, когда ночь уже полностью вступила в свои права, она вдруг спросила:

– А этот Хауаси – он кто? Человек? Или длинноухий лис?

Коршун, проснувшись, распушил перья.

– Не человек. Он белый, с длинными рогами. Из всех, кто ходит по земле, он – единственный, кто пропускает ветер под копытами, как я – под крыльями. Он чует воду, что струится под песком: слушает ее, вынюхивает. Ищет ее там, куда покажет молния.

– Так это коза?

– Козы только и умеют, что карабкаться вверх, – презрительно ответила птица. – Хауаси – любимое дитя пустыни. Люди это знают. А теперь спи. Завтра мне на охоту.

Аулия уснула.

Иногда, сквозь сон, в лунном свете ей виделись силуэты самых фантастических животных: звери ходили вокруг нее и коршуна кругами, их влекло любопытство, а может, и голод. Она их не боялась. Творимая ею магия была как стеклянный колпак, накрывавший ее и коршуна, он укреплял их силы. Слова заклинаний представлялись кирпичиками воздвигаемой ею защитной стены.