Аулия - [17]

А она приходила снова – улыбчивая, заботливая. С великим усилием аль-Хакум пил молоко с медом и делал вид, что это придает ему силы.

Покормив его, Аулия принималась говорить о пустыне: без конца повторяла имена ветров, рассказывала, как на рассвете выгибается скорпион, ловя ртом ту каплю воды, что выпала росой на его панцирь; или играла на дарбуке, пока он не засыпал.

Она же всегда ложилась спать позже него, сперва всласть насмотревшись на лицо уснувшего друга, охваченная невинным желанием лечь рядом с ним, приблизить свои губы к его губам и ощутить его тепло, даже его не коснувшись. Однажды, когда он спал, она осмелилась взять его за руку и застыла, словно зачарованная: ее твердые, в мозолях, пальцы сплелись с его пальцами, длинными и тонкими. Дрожа от волнения, она закрыла глаза и ощутила жар, взбегающий по ее телу от горячей руки аль-Хакума. А потом положила ему на грудь вторую руку и стала считать удары сердца больного, да так и уснула, погрузившись в ничем не замутненное счастье. Когда они проснулись, ее охватил такой жгучий стыд, что никогда больше она этого не делала, но эта ночь стала счастливейшей в ее жизни.

В ее снах они всегда путешествовали вместе, плавая по морям на огромных судах. Высокие зеленоватые волны ударяли в нос корабля, рассыпаясь белой пеной, хлопьями падавшей на палубу. Аулия следила взглядом за стаей улыбчивых дельфинов, сопровождавших корабль, за альбатросом, летавшим над мачтой кругами. Она разговаривала и с матросами, и с капитаном. Те ей отвечали, и их речи совсем не походили на разговоры людей в ее деревне.

Во сне у Синдбада было лицо аль-Хакума. Вместе они изумлялись фонтану, вода которого пахла мускусом, и хрустальным водам Жемчужного моря. Любовались чашей, выточенной из цельного рубина, которую царь Серендиба послал в дар калифу Багдада, Гаруну ар-Рашиду, и совершали молитву на земле, именуемой Долиной Царей, перед могилой Сулеймана бен-Дауда: да снизойдет на них обоих благодать и покой!

Вот так, ночами, совершила Аулия все семь путешествий Синдбада-морехода, в то время как днем, несколько рассеянная, она выполняла свои обычные обязанности. И даже не сердилась, когда другие насмехались над ее хромотой или татуировкой, которую она нарисовала себе на лице. Она проходила мимо насмешников и меж ними с улыбкой и гордостью на лице, повторяя про себя, заклинанием от ярости, слова их с аль-Хакумом бесед.

Безразличие, написанное на лицах людей ее деревни, больше не отзывалось в ее сердце болью. Закрылась давняя рана, нанесенная мальчишками, которые с детства не желали ее замечать. Теперь она сама скользила по ним неизменно безразличным взглядом: и когда они спешили к реке, бегая среди коз и поднимая клубы пыли, и когда они бросались в нее комьями глины, а вокруг звучал громкий хохот. В сравнении с Абу аль-Хакумом все они казались ей грубыми, жестокими и некрасивыми. Иногда, отправляясь с кувшином на речку за водой, она садилась на берегу, опустив ноги в воду, и думала о том, что эта речушка приведет их к морю: ее и его.

Однажды утром, когда аль-Хакум был тих как никогда, Аулия набралась храбрости и, прервав дрожащим голосом затянувшееся молчание, обратилась к нему:

– О, мой господин, когда ты выздоровеешь и отправишься к морю, позволь мне пойти с тобой. Я – хромая, но сильная, и я смогу нести наши котомки с хлебом и солью. Мы пойдем вдоль реки, и, быть может, в пути ты встретишь своих друзей. Пожалуйста, позволь мне сопровождать тебя… – И она обхватила ладонями его руки и приблизила лицо к его лицу, устремив на него пристальный взгляд.

Глаза аль-Хакума наполнились слезами. И он хрипло проговорил в ответ:

– Ты не сможешь пойти со мной. Моя жизнь иссякла в пустыне, как пролитая в песок вода.

Аулия воскликнула:

– Во имя Аллаха, не говори так, господин, прошу тебя, не говори так! Разве ты не видишь, что разбиваешь мое сердце? С тех пор как появился ты у нас в деревне, моя жизнь преобразилась: ты подарил мне счастье. Позволь же мне последовать за тобой, куда бы ты ни направился!

Не сдерживая рыдание, аль-Хакум приподнялся и обнял девушку. Она же, изумленная тем, что это объятие совершилось наяву, а не в сновидениях, всем своим телом ощутила удары его сердца. И обвила его руками, чувствуя пальцами его кожу, его сотрясаемые рыданиями ребра. Потом, как зверек, зарылась лицом в его волосы, глубоко втянула в себя запах аль-Хакума, чтобы он заполнил ее целиком, и закрыла глаза. Ей не хотелось ни двигаться, ни размыкать объятие. Знойным ветром ее опалило желание.

– Ш-ш-ш… Не плачь, мой господин, не плачь, любовь моя, хабиби… – сказала она, пугаясь своей смелости и его прерывающихся сухих рыданий, – скоро ты уже сможешь ходить, сможешь молиться возле реки. Ляг и попей.

Она готова была ухаживать за ним всегда, чтобы дождаться его выздоровления и отправиться в путь с ним вместе. Ведь она уже назвала его любовь моя, а он не отказался ее слушать, обнял еще сильнее. Аулия прижалась щекой к его щеке.

И тогда он прошептал ей на ухо:

– Все реки впадают в море, но в пустыне у них есть тайные русла, подземные. В пустыне тебя, как это случилось со мной, могут преследовать демоны, если ты не знаешь ни путей-дорог, ни созвездий. Ты можешь погибнуть. А я не хочу, чтоб ты погибла. Возьми мои браслеты, Аулия, ведь ты ухаживала за мной, как моя супруга.