Атомизация общества и социальная самоорганизация: российский контекст - [4]

Интересно, что то же самое произошло с таким традиционным для российского общества явлением, как «блат» или «знакомства». Речь идет о широко распространенной практике, когда пробившиеся наверх люди оказывают помощь и поддержку своим знакомым, родственникам, землякам или клиентелле в обмен на какие–либо услуги. С переходом к рыночной экономике эти взаимоотношения окончательно коммерциализировались, и ответные услуги стали почти исключительно денежными.

Итак, с выходом на первый план коммерческо–индивидуалистических ценностей завершается распад традиционного российского общества. Еще раз напомню, что этот распад носил особенно болезненный характер, поскольку происходил крайне быстро и сопровождался концентрированным насилием со стороны власти и господствующих социальных сил. Как верно заметил немецкий исследователь Роберт Курц, модернизации, осуществленные в России на протяжении всего лишь нескольких десятилетий, включили в себя преобразования, на которые в Европе понадобились долгие столетия (от сгона крестьян с земли, абсолютизма и меркантилизма, через индустриализацию и урбанизацию, вплоть до перехода к новейшей, неолиберальной фазе индустриального общества)[10]. В ходе такой напряженной и мучительной гонки, да еще при постоянном подстегивании сверху было, очевидно, мало шансов для того, чтобы на место разрушавшихся структур коллективного действия пришли иные, причем такие, которые обладали бы достаточной устойчивостью и дееспособностью.

Более того, поскольку ни один социум не может существовать на основе неограниченной войны «всех против всех», западное общество на протяжении сотен лет формирования капитализма инстинктивно сохранило с докапиталистических времен или выработало механизмы амортизации, не позволяющие ему окончательно рассыпаться. Российское общество менялось столь быстро, что такие механизмы не сохранились или не успели сформироваться, и оно оказалось совершенно беззащитным перед лицом атомизации и распада.

Сопротивление и социальная самоорганизация

Перейдем теперь к явлениям иного рода, которые, напротив, свидетельствуют о сохранении определенного потенциала самоорганизации, латентно сохраняющегося в современном российском социуме. На сегодняшний момент очень трудно однозначно установить, следует ли оценивать его как последние остатки «старого» или же как зародыш какой–то новой социальности. Эти явления слишком изолированы и редки для того, чтобы сделать сейчас какой–либо определенный вывод.

Автору довелось на протяжении последних 17 лет не только участвовать в российских социальных движениях, но и изучать их. Поэтому предлагаемый обзор – отнюдь не исчерпывающий – можно надеяться, отражает наиболее существенные стороны происходящего.

Самоорганизованные протесты и коллективные инициативы в современной России, как я уже отмечал, являются редкостью. Тем не менее, мне удалось довольно близко наблюдать некоторые из них либо подробно беседовать с их участниками[11]. Картина вырисовывается следующая.

1. Рабочий комитет завода «Ростсельмаш» в Ростове–на–Дону, который в 1996 г. попытался организовать профсоюз «Рабочее сопротивление», независимый от официальных бюрократических профсоюзов и политических партий. Активисты стремились установить на своем предприятии рабочий контроль и воспрепятствовать расхищению оборудования администрацией. К концу 1990–х годов активисты движения были уволены с завода, работники которого были деморализованы массовыми сокращениями[12].

2. Выступление рабочих Ясногорского машиностроительного завода, продолжавшееся с конца 1998 г. до середины 1999 г. Борьба шла против невыплаты зарплаты и угрозы закрытия завода. Хотя на ЯМЗ существовал стачком, состоявший из членов официального профсоюза, но переизбранный самими рабочими, выступлением руководило регулярное общее собрание трудящихся – случай почти уникальный в современной России. Завод не работал, но был занят работниками, которые взяли под контроль склад готовой продукции и организовали охрану предприятия.

Ясногорское движение прекрасно высветило как силу самоорганизованных выступлений, так и трудности этой формы борьбы в современной России. Прежде всего, оно осталось изолированным от других категорий трудящихся города, и распространить его не удалось. Завод так и не был пущен под управлением коллектива. Рабочие завода выживали за счет продуктов с огородов, некоторую часть которой приходилось везти на продажу в другие города, что отвлекало силы и время от организации охраны завода и от участия в собраниях. На вопрос, почему бы им не организовать вывоз продукции с огородов сообща, по очереди, рабочие отвечали, что чувствуют себя вместе и заодно только на заводе, на рабочих местах, но не по месту жительства (типичное явление для индустриального общества). В конечном счете, среди участников распространились усталость и апатия, все меньше людей стали ходить на общие собрания, и в конце концов к лету 1999 г. стачкому пришлось пойти на компромисс с администрацией. Правда, зарплату рабочие получили, но общие собрания больше не собираются[13]