Атолл - [63]

Что ответить? Это правда. Матаоа молчал.

— Смотри! Бог добр, но ты должен любить его и уважать. Думаешь ли ты отложить часть улова для господа?

Теперь стало ясно, куда он клонит. Матаоа почувствовал, что его охватывает гнев. Разве он мальчишка, чтобы делать ему выговор за посещение кино? Или деньги на билеты ему дает этот священник? Разве Матаоа не собственным трудом зарабатывает возможность смотреть со своими близкими новые фильмы? Ему хотелось ответить: «Если ты хочешь получить десятую часть моего сбора, то это очень просто сделать: возьми пирогу и поедем вместе. Я нырну десять раз, а ты один!»

— Ну, — настаивал проповедник, — что ты скажешь?

На его худом лице, окаймленном светлыми волосами, появилось суровое выражение.

— Нет! — вдруг сказал Матаоа решительным тоном. Ему не хотелось спорить или вступать в объяснения. Выражение лица проповедника изменилось. Кротость и печаль отразились на нем:

— Я буду молиться за тебя.

Он вышел.

Во время этого разговора Нриа играл около Моеаты. Она стояла на пороге хижины и следила за варившейся рыбой. Обращаясь к Матаоа, она спросила:

— Ты думаешь, что поступил хорошо?

— Не беспокойся об этом и дай мне поесть.

Итак, ты рекордсмен!

Моеата никогда не была такой красивой. Беременность, пока еще незаметная, придавала ей цветущий вид, и подружки делали ей комплименты. По глазам мужчин Моеата видела, сколь она привлекательна и желанна.

Однако Матаоа к ней не прикасался, у него не было сил. Он был так утомлен, что даже не мог каждый день ходить в кино. Чтобы избежать упреков мужа, Моеата все еще будила его по вечерам, но он обратно падал на циновку и снова засыпал как убитый. Утром он приободрялся, лишь выпив чашку кофе. Матаоа похудел, и Моеата стала беспокоиться за его здоровье.

— Это только на земле я устаю, — успокаивал ее Матаоа. — В воде я как рыба.

Так оно и было. Усталость исчезала, как только он погружался в воды лагуны, силы сразу возвращались к нему. Более того, благодаря тренировке он чувствовал себя под водой гораздо увереннее и свободнее, чем в начале сезона. Но как только Матаоа возвращался в лодку, усталость мгновенно валила его. Часто случалось, что он не мог даже помочь Хаамару пригнать лодку к берегу и с трудом, пошатываясь, совершенно отупевший, едва добирался до хижины.

— Будь осторожен, Матаоа, — предупреждал его фельдшер, — ты можешь надорваться.

Но Матаоа думал лишь об одном: поднять со дна как можно больше раковин. Только он один знал, для чего. Впрочем, через один-два месяца сезон промысла завершится. Люди давно начали поговаривать об июльских празднествах[68] в Папеэте. Некоторые собирались уже сейчас покинуть Такароа и с первой же шхуной уехать на Таити.

Июльские торжества продлятся месяц, но лучше было прибыть заранее, чтобы наверняка попасть на большие танцевальные соревнования в первые дни празднеств. После окончания сезона неизвестно, удастся ли сразу получить место на шхуне. Был ли смысл рисковать стать таравана теперь, когда каждый день приносил только десять, самое большее двадцать килограммов раковин, к тому же ценой все более тяжких усилий?

По мнению торговцев, сезон обещал средние результаты — немногим более пятисот тонн. «Как же так? — спрашивал себя Матаоа. — Четыреста ныряльщиков и только пятьсот тонн? Ведь если послушать ныряльщиков, то иные уже имеют две с половиной, а то и три тонны, и ни один не признается, что набрал меньше тонны». Не следовало придавать значение этим разговорам, все преувеличивали свои успехи. Среди собравшихся на Такароа ныряльщиков было много стариков и неопытных новичков, таких, как Матаоа. Некоторые из заслуженных ныряльщиков были поражены таравана или другими недугами, многие — стоило им почувствовать сильную усталость — отдыхали три-четыре дня подряд.

После того как Матаоа уступил торговцу свои первые семьсот килограммов раковин, гора добытых перламутренниц выросла примерно в два раза. «Неслыханный успех для первого сезона! Истинный сын Мато! Ого! Да ты просто чемпион!» — говорили ему соседи и друзья. Он начинал приобретать лестную репутацию хорошего ныряльщика. Редко у кого с самого начала все складывалось так удачно. Матаоа имел все основания быть довольным, но ему хотелось большего. Втайне он мечтал занять место среди сильнейших. Как бы он был горд услышать о себе: «Это Матаоа с Арутаки, сын Мато, он собрал столько раковин, сколько собирали Тефау, Моана или Маюри».

Эти ныряльщики не знали себе равных в течение многих сезонов, они были не слабее Мато до того, как он стал таравана. Тефау и Маюри были на полголовы выше Матаоа и на тридцать килограммов тяжелее. Настоящие великаны, рядом с которыми он чувствовал себя хрупким и слабым, как молодая кокосовая пальма. А вот Моана не был ни выше его, ни шире в плечах… Кроме того, было известно, что величайший из ныряльщиков, знаменитый островитянин с Маруэты, был человек среднего роста, худощавый и на вид нежный и слабый, как девушка.

Ни Моана, ни Тефау, ни Маюри еще не добыли по три тонны, они этого и не скрывали. В последние дни сезона они не каждый день выходили в море, считая недостойным своего имени подбирать то, что не подняли другие. «Если я соберу пятьсот килограммов, то лишь немного отстану от них», — прикидывал Матаоа. Ни за что на свете не пропустил бы он ни одного дня.