Атлантида - [16]

Митридат Великий имел кольцо, доставшееся ему чудесным образом: этому кольцу он был обязан необычайными успехами, завоеваниями и победами над непобедимым Римом.

По наущению Махара, — сына великого царя, кольцо-талисман было похищено, и с этой поры несчастья стали преследовать Митридата. Конец его известен: в 63 году до P. X. великий царь покончил самоубийством.

Но Махару не пришлось занять трон Босфорских царей. Счастье его было непродолжительно: кольцо, которое он берег пуще глаза, исчезло неизвестно каким путем, и трагический конец пресек дни Махара. Братья его, главным образом Фарнак, подняли на ноги все население царства; было объявлено, что принесшего кольцо ждут богатство, почести и рука сестры их, но поиски кольца счастья не привели ни к чему: оно кануло как в воду…

Тем временем начало возрастать могущество соседей Босфора Киммерийского — скифов. Один из вождей их был избран в цари, и счастье неизменно сопутствовало ему во всех начинаниях. Имя его гремело по всему побережью Понта Евксинского, и один из греческих купцов, ездивший к самому Итилю, сообщил, что он видел на правой руке царя перстень Митридата.

Дальнейших известий о нем в хронографе не имелось; было только глухо упомянуто, что великий царь скифов умер и по обычаю их погребен неведомо где, вместе со всеми своими сокровищами.

Итак — тайна скелета, лежащего в проходе, была разгадана!…

Какой-то — безымянный теперь — юноша-патриций, чтобы получить руку красавицы — сестры царя, отправился на поиски кольца, узнал местонахождение кургана, проник в него и в ту минуту, когда радостный, полный самых пламенных надежд и мечтаний, бежал с добычей на поверхность земли — погиб в нескольких шагах от нее. Любовь сплелась со смертью…

Мурский взглянул на свою руку и невольно улыбнулся: кольцо темнело на его пальце!

Он задул огонь, и скоро сон опять овладел им.

Когда он проснулся и зажег свечу, часы показывали десять утра. Мурский поднялся и почувствовал слабость и тяжесть во всем теле; голова болела.

Он подошел к амфорам, выбрал самую простую и большую, выволок ее на середину комнаты и ударил каблуком; амфора с треском разлетелась на большие куски. Он выбрал один из них, имевший вид совка, и отправился к месту обвала.

Работа спорилась плохо; вести ее приходилось, сперва стоя на коленях, затем лежа на животе и все время подгребать под себя кучи земли; роясь, как крот, Мурский продвинулся в проделанной им узкой норе аршина на два, и вдруг земля водопадом хлынула сверху на его спину и голову. Отчаянным усилием рук и плеч Мурский едва вырвал из осыпи голову и полузадохшийся, с глазами и ртом, наполненными землей и пылью, вскочил на ноги и шарахнулся назад; только успел он ступить на лестницу — по стенам коридора, шурша, побежали ручейки земли; со свода посыпались комья, и в то же мгновение глухой грохот возвестил, что рухнула и остальная часть коридора… Густые клубы пыли, словно дым, окружили Мурского.

Он кинулся вниз, в комнату стражи, и принялся вытирать глаза и губы: там, благодаря глинистому грунту, опасность ему не угрожала.

Помогать собственному освобождению после такого грозного предупреждения нечего было и мечтать! Оставалось ждать…

Мурский с досадой подумал, что срок его заключения в могиле, благодаря новой катастрофе, удлинился на несколько часов. Он привел, насколько было возможно, себя в порядок, сел у стены и, в видах экономии, задул фонарь.

Есть ему хотелось все сильнее и сильнее и, что было еще мучительнее, — начала томить жажда.

Не шевелясь, просидел Мурский несколько часов в полнейшей тьме и безмолвии. И вдруг ему вспомнилось, что амфоры и кувшины ставились в могилы не пустыми, а с вином, водой и зернами; жидкости, разумеется, сохраниться не могли, но зерна пшеницы пролежали же в египетских пирамидах целые тысячелетие!

Мурский быстро чиркнул спичкой, зажег свечу и поспешил к амфорам. Большинство из них оказались пустыми; на дне двух лежала земля, в которую превратилось то, что когда-то и кем-то было положено в них, и только в одной рука археолога нащупала толстый слой чего то твердого. Вынуть его возможности не представлялось, и Мурский тычком ноги разбил амфору. На уцелевшем дне ее была бура я масса; Мурский схватил ее, осмотрел и поднес ко рту. Лепешка оказалась окаменелой, и все усилие его отгрызть хотя бы кусок от нее повели лишь к тому, что во рту у него осталось несколько крошек песка и ощущение какой-то горечи.

Мурский отбросил лепешку и, чувствуя приступ слабости, опустился на прежнее место…

Было десять часов вечера, когда он снова зажег свой фонарь. В висках у него стучало; дышалось трудно. Губы растрескались, и жестокая жажда заглушала даже ощущение голода.

Несколько раз он подходил к лестнице, по которой наползло два потока земли из обвала, и слушал — не доносится ли стук лопат. Но было тихо… могильно тихо…

Который был час дня или ночи, когда он смутно услыхал человеческий голос, он не знал.

Мурский быстро приподнял с пиджака голову и трясущейся рукой зажег спичку. Нет, стояла ненарушимая тишина… кроме скелетов, никого в комнате не было… Спичка погасла, и Мурский опять склонил на подстилку истомленную голову.