Атлантида - [186]

Чувствуя себя окрепшим после долгого сна — было уже десять, — он сразу приступил к насущным делам. Он быстро спрыгнул с постели, умылся, обтер тело мокрым полотенцем, тщательно оделся, потом крикнул Паулину и заказал кофе, решив тем временем позвонить в Штральзунд.

Неожиданно к телефону подошла сама Китти. Она уверила мужа, что приступ уже позади.

— Не тревожься обо мне, любимый, — сказала она. — Спокойно занимайся своими театральными делами и сообщи мне потом по телефону, как прошел спектакль.

Затем она заговорила о неожиданной встрече с Джиневрой, правда отнюдь не с тем воодушевлением, какого ожидал Эразм.

— Да, пока я не забыла, — продолжала она. — Ради бога, не принимай слишком близко к сердцу все, что наговорил тебе доктор Обердик! Поверь мне, я хорошо знаю врачей. Они вечно делают из мухи слона, таково уж их занятие.

То было неплохое начало дня, и теперь Эразм мог позволить себе с аппетитом позавтракать.

И еще одно обстоятельство благотворно повлияло на его душу: «Гамлет» вскоре вытеснил из нее все остальное. Великий замысел, которому предстояло воплотиться в театре, требовал всего ее пространства. Он питался из тех же источников в душе молодого режиссера-медиума, что и в начале работы. Он снова возник перед внутренним взором Эразма, но уже во всеоружии неутомимой человеческой деятельности, у которой была своя история и которая стремилась к завершению и совершенству.

Произойти это должно было сегодня на генеральной репетиции.

После завтрака Эразм углубился в свой переработанный текст «Гамлета», сразу же вызвав тем самым к жизни всех героев трагедии. Теперь сам он словно состоял из примерно двадцати личностей, в каждой из которых он переживал свой взлет и падение, пока те играли пьесу на воображаемой сцене его души.

День был прекрасный, как и большинство дней в разгар лета, и все же какой-то особенно праздничный.

— На замке, — сообщила Эразму фрау Хербст, — вывесили имперский и княжеский флаги.

— Не так уж это много, — возразил тот, — ведь сегодня княжеский двор почтит своим визитом истинный принц духа, подобного коему не было и никогда не будет на земле. И корона его не из золота и драгоценных камней, она та же, что у распятого Христа.

Сказав это, Эразм словно перевоплотился в Гамлета и стал с ним одним целым. С легким испугом он признался себе в мысли о мученичестве, которую следовало бы таить даже от себя самого — не говоря уж обо всех остальных, — если он не хочет, чтобы его заподозрили в безумии.

В таком состоянии души он мог бы сыграть роль Гамлета от начала до конца без единой подсказки суфлера, стоило лишь подняться на сцену.

Но в театре его поначалу отвлекали всевозможные внешние обстоятельства.

Доктор Оллантаг, испуганно и устало взглянувший из-под стекол очков на молодого драматурга, успокоился, поняв, что беглец вернулся живой и здоровый. Он протянул ему навстречу обе руки.

— Дорогой друг, вы исчезли столь внезапно, что на ум поневоле приходили всякие страхи. В силу необходимости директор Георги заявил о своей готовности провести генеральную репетицию. Но без вас все дело лишалось главного смысла. Двор и прежде всего сам князь сделали ставку на вас одного. Если вы поклянетесь молчать об этом, я скажу вам: князь подарил себе на день рождения завтрашнюю премьеру, но гвоздь программы он видит в том, чтобы представить вас обществу. Ему льстит то, что он открыл вас. Вы, верно, и не подозреваете — это покуда тайна, — что день рождения князя станет и днем рождения вашего театрального призвания. На премьере будут прусский принц с супругой, кронпринц Саксонии, принцесса Габсбургская, весьма образованная и любящая театр дама, веймарский директор театра и директор театра в Висбадене, друг нашего князя; приглашены и другие князья и прочие высокие особы.

Только самый злобный демон может помыслить о том, чтобы лишить вас завтрашнего великого дня. Стоит упустить его, больше он не повторится. А если завтра все пройдет, как задумано — на что я весьма надеюсь, — то послезавтра вы сможете выбирать, в каком из придворных театров хотите стать директором: в Бюкенбурге, в Анхальт-Десай или в Готе. Ваша дальнейшая карьера будет предрешена, и, следовательно, свершится то, чему по мере сил содействовал и кое-кто из ваших убежденных приверженцев.

Душа Эразма затрепетала. Думая обо всем услышанном, он вспоминал записанные вчера в дневник слова: «Пусть всесильная воля унесет прочь порожденные страстью стремления! Перетяни кровеносные сосуды, питающие их! Пробуди в себе новую, сильную волю! Сделай так и подчини ей всю свою жизнь! Триединство этой новой воли — здоровье, работа и независимость!» А значит, это не что иное, как наконец стать мужчиной.

Границкий театр невелик. Но разве Гете не ставил в куда меньших провинциальных театриках «Телля» и «Валленштейна», пьесы, которые требовали самого лучшего театрального оснащения? И разве Шекспир не шел на всевозможные упрощения при постановке своих драм с их быстрой сменой картин и выходов персонажей?

Разумеется, шел: что и использовал при оформлении спектакля художник фон Крамм. Актеры играли на фоне длинных шелковых занавесов. Персонажи выходили сбоку или посередине. Висящие один за другим занавесы легко открывались и сочетались по цвету с соответствующими сцене костюмами исполнителей. Любое пожелание художника, едва высказанное, тотчас исполнялось загоревшимся этой затеей князем. Старинные итальянские и турецкие шелка и даже шелка с вышивкой сменялись современными, выписанными из Парижа. Дуэль между Гамлетом и Лаэртом происходила на фоне брюссельского гобелена, изображавшего сад с греческим храмом и озеро с лебедями.