Атаман Платов - [113]

Свой брак они оформили в Англии, ограничившись выправлением в посольстве нужных бумаг.

— Счастья вам долгого, — пожелали Ливены, провожая их в Россию.

С того дня прошло уже более года. И вот он уже на Дону…

За лето степь выгорела, пожелтела, и хотя было жарко, однако замечалось едва приметное дыхание осени. В горячем, с легкой пыльцой, воздухе чувствовался запах полыни, конского пота и еще чего-то знакомого с детства, родного, теплого и непонятного.

По сухой, отвердевшей земле мерно отстукивали конские копыта. Изредка возница причмокивал, подгоняя лошадей, и свистел кнут.

Дорога разветвилась, и возница направил было коней налево, по наезженной дороге, но Матвей Иванович остановил его:

— Возьми-ка, станичник, правей.

— Так то ж на хутор…

— А мы до него не доедем. Поезжай, поезжай!

Экипаж вкатил на гребень переката, и взору вдруг открылся Дон. Он голубел широкой лентой, с желтой каймой песка, а на другом берегу тянулся волнистый крутояр с широкой, поросшей кустарником лощиной, сбегавшей к самой воде.

— Дон! — указал он в окно.

— Дон? — вопросила Елизавета Петровна.

Матвей Иванович вышел из экипажа, приблизился к реке. Накатилась волна, дохнула влажной свежестью.

— Здравствуй, Дон-батюшка! — произнес он и низко поклонился. — Здравствуй, кормилец страждущих и сирых.

Он смотрел на речной простор, а на глаза сама собой набежала туманная дымка, застилая и пляж, и реку, и крутояр противоположного берега.

Ему было хорошо и грустно. Обручем давили грудь воспоминания прошлого и сознание, что вот он, старик уже, вернулся и, это, наверное, его последнее возвращение…

Вдали показался верховой, он спешил наметом к экипажу.

— Ваше превосходительство! Там собралась вся станица. Встречать вас!

Где-то левей, за излучиной, находилась станица Казанская. С нее начиналась земля Войска Донского.

— Поезжай, станичник, передай, что сейчас буду. А это тебе за добрую встречу да приветливые слова. — Матвей Иванович одарил счастливого казака золотой монетой.

— Рад стараться! Превеликая вам благодарность! — крикнул тот и, хлестнув коня, поскакал назад.

У окраины Казанской гудела многоликая толпа. Экипаж окружили, лезли на подножки, чтобы посмотреть на знаменитого атамана, коснуться его.

Дюжие казаки с трудом оттеснили любопытных, дали место, чтобы атаман ступил на землю.

От собора выступила толпа стариков с крестами и медалями на чекменях. Передний нес на расшитом холщевом полотенце пышный каравай.

— Прими, атаман наш и граф, низкий поклон за проявленные ратные доблести. Спасибо за удаль твою и храбрость, за то, что в лихих сражениях вел сыновей наших и внуков к победе и славе и оберегал от рока злого. Прими хлеб-соль от казаков станицы.

Ударили в колокола, и в небе поплыл торжественный звон…

На станичной площади построена полусотня верховых казаков, и молодцеватый есаул, лихо вскинув саблю, отрапортовал:

— Почетный караул от Войска Донского встречает Вас, доблестного атамана, на родной земле и имеет целью сопровождать ваше сиятельство до славного Нового Черкасска.

Улучив момент, Матвей Иванович спросил есаула, кто выслал полусотню.

— Повелел наказной атаман, генерал Денисов.

«Спасибо тебе, Андриан Карпович, — мысленно отблагодарил польщенный Платов. До него дошли слухи, будто бы он, Платов, умышленно оставил в Новом Черкасске храброго генерала Денисова вместо себя, чтобы тот не заслонил в сражениях его славы, и потому Денисов будто бы на него в обиде. — Спасибо, Андриан…»

Вечером он услышал знакомую с детства песню. Пели казачки, изливая горе:

Как и все-то полки с моря домой идут,

А мово-то друга милого коня ведут,

А на коне-то лежит седельце черкасское,

На седелечке лежит подушка козловая,

Во подушечке лежит рубашечка белая.

Матвей Иванович слушал песню затаясь. Он мысленно представлял не только поющих в скорби казачек, но и картину встречи возвращавшегося с дальнего похода казачьего полка, и коня в подворье, хозяин которого остался лежать на чужбине.

Не чистым-то чисто рубашечка вымыта,

Да в крови-то вся она измазана…

Умирал молодец, друзьям приказывал:

 «Как впустит господь вас на тихий Дон,

Отнесите вы моей жене поклон!

Скажите, чтобы не мыла рубашечку в речной воде,

А чтобы выбанила ее горючей слезой,

Да чтоб высушила ее на своей груди!»

Матвею Ивановичу тоже было грустно. Сколько казаков навсегда осталось там, у Москвы и Смоленска, на Немане и Висле, и сколько еще прольется горьких вдовьих слез по убиенным в последних сражениях.

На второй день по прибытии в Новый Черкасск Матвей Иванович поехал с дочерью Анной и ее мужем Харитоновым Константином Ивановичем на могилу жены.

Елизавету Петровну не взял.

— Побудь дома, я ненадолго.

— Да-да, конечно, поезжай, — поняла она. — Я останусь…

В коляске доехали до кладбищенских ворот, а дальше пошли неширокой дорогой. Справа и слева виднелись в пожелтевшей чаще гробницы, кресты, обелиски.

— Вот здесь, папаня, — указала Анна на отходившую вправо едва приметную тропку.

Тропинка, попетляв среди гробниц и корявых стволов акаций, уперлась в железную ограду. Тягостно заскрипела дверца.

День выдался спокойный, и в кладбищенской тиши отчетливо слышалось тоскливое попискивание пичужки, басовито гудя, пролетал шмель.