Астрея. Имперский символизм в XVI веке - [17]

. И оно действительно обозначило начало австро-испанского господства на полуострове. Во-вторых, имперский фантом, возрождавшийся в фигуре Карла V, вовсе не был тем романизированным призраком, что являлся ранним гуманистам. Это был северный призрак, который вернулся со вторым Шарлеманем и нашёл подходящее выражение в возрождённом рыцарском эпосе, хоть и облекал себя при этом в усовершенствованную гуманистами классическую формулу.

Далее, будет важно спросить, почему этот вновь воскрешённый призрак нашёл такой широкий отклик в умах людей. Само по себе это может свидетельствовать о наличии в тот период психологического запроса на порядок, ибо все нарушения старого уклада несли с собой не только надежды, но и страхи, боязнь общего скатывания в хаос. Такие опасения делали людей готовыми, пусть хотя бы только мысленно, в воображении, снова ухватить ту соломинку, за которую держались их средневековые предки, а именно идею вечной Римской империи, непрерывное существование которой, обновлявшееся в фигурах Карла Великого и его преемников, удерживало единство мира. Символизм империи Карла V, которой, как казалось, удалось включить в себя весь известный тогда мир и дать надежду на возврат к духовному единству через возрождение цементирующей силы христианизированных имперских добродетелей, являл собой очень утешающий призрак в хаотичном мире XVI столетия.

По окончании правления Карла, имперский титул, не перешедший к его сыну Филиппу, снова уменьшился до местных масштабов, и Европе осталось лишь воспоминание о психологически комфортной имперской универсальности и непрерывности, которую, как казалось, представлял Карл в качестве нового Шарлеманя. При этом потребность в спасительном порядке стала даже большей чем прежде, поскольку вторая половина XVI века была периодом политической нестабильности, тревожность от которой значительно усиливалась её трактованием в терминах теологической угрозы. Нападки сторонников Реформации на пороки папства с использованием пугающего языка Апокалипсиса, казалось, необратимо ослабили духовную монархию, и хотя движение Контрреформации уже набирало силу, его эффект ещё не дал себя знать в полной мере. Реформация ослабила духовную монархию, выведя из-под её религиозного контроля огромные части Европы. Ослабла и земная монархия, не имевшая отныне большой светской власти. Без двух столпов, папы и императора, сохранить целостность мира в условиях растущей сумятицы можно было только передав часть имперской роли в её мировом и религиозном аспекте национальным монархам, представлявшим единоначальное упорядоченное правление в своих личных владениях.

Тема, или одна из тем этой книги требовала предварить исследование этоса и символизма европейских национальных монархий, в том виде, как они развивались в эпоху Возрождения, обзором истории имперской идеи в Средние века и в эпоху Ренессанса, который мы попытались вкратце представить в этом вступительном эссе. В частности, это относится к Тюдорам и их самой известной представительнице – Елизавете I. В следующем эссе мы покажем, что имперская идея, и в особенности идея имперской реформы, является ключом к пониманию того сложного символизма, который выстраивался вокруг этой королевы, и ключом ко многим образам, в которых она представала миру.

Часть II. Имперская реформа Тюдоров

Королева Елизавета I как Астрея

В прологе к пьесе Томаса Деккера «Старый Фортунат» встречаются два старика, которые, прежде чем предстать перед королевой, заводят следующий разговор:

– Вы путешествуете в храм Элизы?

– Так точно, к её храму несу я своё немощное тело. Одни зовут её Пандорой, другие Глорианой, иные Цинтией, иль Бельфебеей, иль Астреей, чтоб множеством имён представить качества, что дороги им. Но все те имена слагаются в одно божественное тело, как все те качества принадлежат одной душе.

– Я из её страны, и мы боготворим её под именем Элизы[84].

Эта беседа подразумевает, что королева Елизавета, как символ и небесный объект поклонения, предстаёт различным почитателям в разных аспектах и при этом не теряет своей целостности.

Нам было бы приятно знать, что существует некая нить Ариадны, способная провести нас через лабиринт елизаветинского символизма, исследование которого в изображениях королевы или в посвящённых ей стихах ставит много неразрешимых вопросов. Возможно, часть затруднений удалось бы прояснить через более полное изучение её имён; возможно, одни из них нам слишком хорошо знакомы, а о других мы имеем сравнительно мало понятия. К примеру, мы хорошо знаем её как богиню-луну Цинтию или Диану, тонко воспетую Беном Джонсоном как «королеву и охотницу, непорочную и справедливую» и неявно восхваляемую её адептами Рэли и Чапменом. Мы много слышали о Глориане и Бельфебее, центральных персонажах «Королевы фей» Спенсера. Но что насчёт Пандоры и Астреи? Какие «дорогие качества» выражают эти имена? Мы не будем останавливаться на Пандоре, а вот королева-дева Астрея станет предметом нашего исследования в настоящем эссе.

Классические и христианские интерпретации Астреи

В первой книге «Метаморфоз» Овидия есть известное описание четырёх эпох. В первый, золотой век под властью Сатурна люди собирали себе пищу, не прикладывая к этому труда, в условиях вечной весны. Все были добродетельны от природы, и повсюду на земле царил мир. После золотого века Сатурна наступил серебряный век Юпитера, когда вечная весна сменилась временами года. Людям впервые пришлось почувствовать жару и холод и начать трудиться на обработке земли. Третьим настал бронзовый век, он был суровее первых двух, но ещё не был нечестивым. И наконец, наступил век железный, давший волю злу. Стыд, правда и верность покинули землю. Жажда наживы толкнула людей за моря и заставила копаться в земле в поисках металлов. Затем пришла война и стала потрясать лязгающим оружием в окровавленных руках. Благочестие пало, и дева Астрея, последняя из бессмертных, покинула залитую кровью землю: