Асфальт в горошек - [30]

Это у них рядом с крыльцом на плети хмеля повисло огромное осиное гнездо, которое я тут же, разумеется, потрогала. Впервые в жизни мне было так больно! А тетя Фрося приложила к укушенному пальцу лук, и боль сразу стихла.

Камаечка была моей единственной отдушиной и светом в окошке.

Даже шубы у нас были из искусственного меха — у Тома желтая и мохнатая, у меня гладкая и коричневая, к ней еще полагались шапочка и муфточка.

Это с ней мы однажды, когда мамы не было дома, накрасились помадой, напудрились, надели мамины платья…

Вспоминать о последствиях неприятно.

То есть Томе не попало, мама не выдала ее тете Фросе. А вот мне…

Это тетя Фрося красила для меня яички перед пасхой, что уже совсем парадокс: мама-еврейка отдавала русской женщине красить яички к православной пасхе. Вот так жили. Да просто прекрасно жили! Пищевая краска продавалась на Алайском вместе с цветным пшеном. Да. А мама пекла куличи… Я только грустно улыбаюсь. Потому что к еврейской пасхе мама закупала мацу, и я обожала ей хрустеть.

Яйцами мы стукались, а я вечно Томе проигрывала.

Я помню, как однажды тетя Фрося и мама уехали куда-то на Куйлюк за дешевыми курами, а мы, оставшись вдвоем, чего-то опять схулиганили, и на этот раз расправа была справедливой, короткой и быстрой.

И как лепили домики из песка — трест каждую весну завозил во двор машину песка, и мы в нем возились, а позже рядом в ножички играли.

И как чуть не попали под огромный град, больше голубиного яйца, а потом собирали в ковшики градины — лето было, зачем собирали, сохранить что ли хотели — холодильников в помине не было.

Потом как-то все устаканилось, и меня чаще, хоть и с неохотой, стали брать в игры, правда, нещадно обжуливали.

Разница в годах оставалась, становясь сначала почти непреодолимой: я — шестиклассница, Тома — десятиклассница. У Томы молодые люди, Тома взрослая.

Вот как сейчас помню: Тома собирается на выпускной. Белое платье, все как полагается, Тома вдевает розовые розы в волосы, я прихожу в полный восторг, но она тут же эти розы вынимает, и как я ни упрашиваю, не соглашается снова вдеть.

Вот я иду со скрипкой, вижу в палисаднике Тому, захожу. И мы долго разговариваем под навесом из деревянных планок, по которому вьется раскидистая виноградная лоза и висят кисти винограда «Дамские пальчики».

Дальше наши пути разошлись уже окончательно. Обе поступили в разные институты, обе вышли замуж, обе ушли из родного дома, общались крайне редко, только при случайных встречах.

Потом я уехала в Москву, но в ежегодные приезды неизменно заходила к тете Фросе. Тогда она жила одна: у Вити тоже была своя семья. Я разговаривала с ней и поражалась мудрости, доброте, спокойствию этой столько вынесшей в жизни женщине. Царство ей небесное.

И Вити тоже уже нет.

А с Томой мы встретились в этот мой приезд. Жизнь у нее была не слишком счастливая, и горестей было много, но зато у нее золотая дочь Женя и прекрасный внук Владик. И спокойная старость.

И да, с годами она стала копией тети Фроси…

Лора

Конечно, она была не Лора. Долорес. Долорес Осадчук. Думаю, ее назвали в честь Долорес Ибаррури. Тогда эта испанская коммунистка была нашей национальной героиней. Но все ее звали Лорой или Лоркой.

Лора жила во втором подъезде, считай, в коммуналке. Первый этаж, крохотный общий коридорчик на две довольно больших комнаты. В коридорчике стояли керогазы и два маленьких столика. Потом, через шестнадцать лет, поместили газовую плитку. В дальней комнате жили Лора, ее мама Полина Моисеевна и бабушка, мать отца.

Во второй жила наш дворник тетя Паша, чудесная русская женщина, землячка Сергея Есенина, уроженка села Константиново, с безумной дочерью Тоней.

Отец Лоры погиб на войне. Полина Моисеевна (интересно, что в доме жили три Моисеевны и все во втором подъезде: Полина Моисеевна, Раиса Моисеевна и Анна Моисеевна), маленькая женщина с вечно утомленным, измученным лицом (что неудивительно, если на тебе ребенок и старая свекровь) очень много работала где-то в обсерватории и пользовалась на работе большим уважением. На присмотр за дочкой и ее воспитание оставались считанные минуты. Лорка, тоже маленькая, с роскошными медными локонами, ходила в детсад, как, впрочем, и Тома, и конечно была намного меня самостоятельнее. В отличие от меня, она не изнывала в одиночестве.

Почему-то запомнилась одна сцена: мы сравниваем оба подъезда, и Лора с жаром доказывает, что их — лучше. С этим трудно поспорить: между первым и вторым этажами «висит» пристройка, где размещена фотолаборатория Александра Васильевича Княжевского. У них есть, а у нас — ничего… Обидно.

Бабушка вскоре умерла. Лора, считай, была предоставлена себе самой.

Позже я очень любила бывать у нее. Брала книги. Часами разговаривала. Постепенно у Лоры образовалось нечто вроде клуба. Как ни придешь — вечно толпится народ, разговоры интересные, часами можно сидеть, не соскучишься. Упаси господи, никаких пьянок, исключительно интеллектуальные беседы. Люди все интересные.

Только сейчас я стала понимать, каково приходилось бедной Полине Моисеевне — приходит с работы, отдохнуть бы, а тут — очередная компания…