Артем Гармаш - [54]

— Смотри-ка, дровни! — раздался голос.

Ветер был с той стороны, и поэтому слова доносились отчетливо, будто это происходило всего в нескольких шагах.

— Какой-то дядько попал в переплет! — добавил другой голос.

— Да нет! — возражал молодой тенорок. — Какой там дядько! Вон, видишь, постромки обрублены! Значит, бывал уже в переделках. Лови его теперь!

Это, должно быть, и напомнило старшему среди них, зачем они тут. Стал торопить:

— Давайте, давайте, хлопцы!

Но «хлопцы», как видно, к погоне уже остыли.

— А что мы, гончие? Он ведь на коне!

Тогда тот же тенорок возмущенно:

— А где ж наши? Первый взвод? Или все седлают лошадей?

«Ага, конница все-таки будет, — мелькнуло в мыслях у Гармаша. — Ну, держись, шапка, на голове!»

И в этот миг по оголенной ветром от снега части булыжной мостовой в бешеном карьере зацокало несколько десятков подков. И сразу же стало тихо: с мостовой съехали в снег. Потом слышно было, как остановились возле пехотинцев. Лошади зафыркали. Гайдамаки, перебивая друг друга, рассказывали прибывшим конникам о создавшейся обстановке. И вдруг тот же хрипловатый голос, который торопил гайдамаков, снова оборвал разговоры:

— Давайте, давайте, хлопцы! Айда!

Но грянул залп, не дав гайдамакам даже тронуться с места. И сразу же второй. Возле саней началась паника. Гайдамаки опрометью кинулись назад. Конные топтали пеших. Слышны были вопли.

При желании Гармаш мог бы за эти несколько минут перебить немало гайдамаков. Но сейчас это не входило в его планы. Он предпочел бы обойтись совсем без стычки. Не стоило давать хоть малейший повод «самостийникам» выставлять себя перед славгородцами жертвами. И свои репрессии объяснять как самозащиту. Немедленно же после второго залпа Артем приказал прекратить стрельбу, поднял своих бойцов и стал быстро с ними отходить. Пока гайдамаки придут в себя и начнут пальбу, можно оторваться от них и хотя бы еще на сотню шагов приблизиться к Слободке. А там уже легче будет и вовсе выйти из боя, как только в нем отпадет необходимость.

Шагов сто отходили действительно спокойно. Потом пули снова зацокали о мостовую, зазвенели над головой. Пришлось залечь и, отстреливаясь, перебежками отходить поодиночке. Были уже и раненые. Один даже тяжело, в грудь. Гармаш отрядил двух бойцов, чтобы отнесли его в Слободку, домой.

Ранен был в руку и сам Артем. Сгоряча не обратил было внимания, думал — царапнуло. Но, падая после перебежки на землю, оперся на левую руку, а она и подломилась. Артем ткнулся плечом в снег и даже не смог вытянуть руку, чтобы держать винтовку. Так и стрелял одной рукою, пока в магазине были патроны. Затем долго возился с новой обоймой. Но стрелять не довелось: на патронном заводе наконец загудел гудок.

Гармаш вскочил и, стараясь перекричать вой метели, крикнул товарищам, как, бывало, на военных занятиях:

— Отбой!

Они сбежали с мостовой вниз. Бредя вдоль забора по пояс в снегу, ощупью, в темноте, добрались до первого переулка и завернули за угол. Стрельба на шоссе не утихла. Но за домами им уже это было безразлично. Остановились передохнуть. Артем спросил, нет ли у кого бечевки. И пока накладывали жгут на его раненую руку, пересчитал, все ли налицо. Все семеро были здесь, а он восьмой. Кроме него, еще один был легко ранен.

— Ну, это мы дешево отделались! — заметил кто-то.

— Неизвестно еще, как там те двое, — сказал Артем, имея в виду Макойду и Гришу Иваненко, оставшихся у ворот казармы. — Да и Серега… Ему, Михайло, нужен доктор, — обратился он к Рябошапке. — Но такой доктор, на которого можно было бы вполне положиться.

— Где ж его взять? Да еще в такую пору! — сокрушался Рябошапка. — Разве что Таню Клочко?

— Она ведь акушерка, — возразил кто-то.

— Не важно, — сказал Артем. — Для первой помощи сойдет. Хоть перевязку сделает по всем правилам. А там… Утро вечера мудренее. Ну и все! Расходись, хлопцы! Да с оглядкой.

Сам он отправился с Рябошапкой. Бесшумно пробирались они вдоль заборов, чтобы случайно не столкнуться с кем-нибудь. В садах шумели голые деревья, стрельба доносилась и сюда. И даже становилась все слышнее…

— Вот подлюги! Не отстают, — сказал Михайло.

Артем не отвечал. Отстав на несколько шагов от Рябошапки, он внимательно приглядывался к его следам. И остался вполне доволен: снег сухой, следы заметало почти сразу. «Черта с два выследят!»

И все-таки, когда добрались наконец до домика, где жил Рябошапка, не вошли в калитку, а пролезли в дыру сломанного заборчика и махнули через огород. Между стеблями кукурузы, прямо в снегу, спрятали винтовки, и лишь тогда Михайло постучал в окно.

— Свои, свои, мама!

И подумал Артем, что вот так и его мать сейчас ждет не дождется; и наверняка — до самого утра не сомкнет глаз в тревоге.

XVIII

Да и не только мать — в эту ночь никто у Бондаренков не спал. Мусий Скоряк прилег было не раздеваясь на часок, пока хозяин не вернется с заседания, и даже задремал, но тут неожиданно дорогой гость — Остап. От радостного оживления в комнате дядько Мусий проснулся. Потом уже было не до сна: столько лет не виделись!

За разговором и не заметили, как пролетело несколько часов. В который уже раз Остап обеспокоенно поглядывал на ходики, а все не хотелось уходить. Как живые стояли перед глазами жена и дети, родная отцовская хата. Ныло растравленное рассказами матери сердце, так хотелось побывать дома. Но здравый смысл неустанно нашептывал ему: «Остап, не раскисай! Потом, может, весь век будешь каяться!»