Артем Гармаш - [52]

— Ивга Семеновна! — шагнул к ней Грицько.

— Пустите! — И женщина ступила к двери. Но Грицько схватил ее за плечи.

— Ивга Семеновна, простите меня, бешеного! Я сам не понимаю, что говорю.

— Вы пьяны.

— Нет, я трезв. Но… да это не оправдание, конечно, и не для этого я говорю, а просто чтобы знали! Когда я сказал, я не про вас думал тогда, а совсем про другую… — язык не повернулся произнести слово «девушку», — про другую женщину.

Ивга Семеновна сразу притихла, подняла глаза — он был на целую голову выше ее — и пристально посмотрела прямо ему в лицо.

— А кто ж она?

И снова, как не раз уже за время их встречи, Грицько почувствовал неожиданно к этой женщине теплоту искренней приязни и доверия. Стал рассказывать про Орисю. Что знал ее еще с детства, одно время даже считал своей невестой.

— А почему же в прошлом времени — «считал»? Что она, изменила вам?

— Ну да. Связалась там с одним…

— Да, это не химера. Это уже реальность. Во всей ее пошлости и чудовищности. Невеста и — связалась, говорите. Нет, тогда я за химеру! Если в ней хоть чуточку радости! И вам советую. Тем более что для этого не нужно даже насиловать себя. Я вот зажмурилась — и уже слышу, как скрипят на ветру крылья мельницы… — Она замолчала и некоторое время стояла с закрытыми глазами. Потом, едва шевельнув губами, сказала шепотом, будто во сне: — И никого уже на площади нет. Все разошлись. Только мы вдвоем. Но почему ты странный такой? Уже и с коня соскочил, а повода из руки не выпускаешь. Или, быть может, сам удивляешься мне, что не бросилась к тебе на грудь? Да неужели же ты не видишь, что я от истомы едва стою?

Она вдруг пошатнулась и, вероятно, упала бы. Но Грицько вовремя подхватил ее. Держа на руках, растерянно оглянулся и шагнул к кушетке. Ногой сбросил кучу белья на пол. И уже хотел было положить женщину, которая, казалось, была без чувств, но она вдруг рванулась из его рук и зашептала горячо:

— Ой, что вы! Сумасшедший! Могут зайти!

За стеной в кабинете с грохотом упал стул. Потом дернули дверь — Ивга Семеновна щукой выскользнула из рук Грицька. В мастерскую влетел встревоженный Диденко.

— Вы тоже слышали?

— Что такое? — Грицько, кроме звона в ушах, ничего не слышал.

Павло не ответил. Остановился посреди мастерской, насторожился. Потом кинулся к окну, влез на подоконник, открыл форточку и прислушался. Сквозь вой метели Грицько уловил теперь глухую беспорядочную стрельбу.

— Заварилась каша! — произнес Левченко, войдя в комнату. — Вот вам и «голыми руками»!

— Это не наши! — упавшим голосом сказал Диденко. — Это те, на вокзале.

— С вокзала не было бы так слышно.

Зазвонил звонок. Пробежала Даша и кого-то впустила. В передней раздались голоса.

Диденко спрыгнул с подоконника и выбежал из мастерской. За ним и остальные вышли в переднюю. А тут уже кроме Даши была и хозяйка дома. Обступили мальчишку-курьера из редакции.

— Метель какая! Я и не услышал сразу стрельбы, — захлебываясь, рассказывал он, — вдруг мимо уха — дзз… дз… Пули. Там настоящий бой! Где-то у Драгунских казарм…

— Разве не на вокзале?

— Да вокзал же, Павло Макарович, совсем в стороне.

Тем временем Ивга Семеновна уже стала одеваться. Хозяйка пробовала было задержать ее — пусть хоть немного стрельба утихнет, — но Ивга Семеновна решительно надумала идти.

— Сколько тут ходьбы? Один квартал. Да и, может быть, среди стольких мужчин хоть один рыцарь объявится!

Но рыцари что-то не объявлялись. Диденко отговорился тем, что ему передовую нужно кончать, а Левченко шутя сослался даже на свой документ белобилетника.

— Очевидно, придется тебе, Грицько, — сказал Диденко, весело подмигнув в сторону Ивги Семеновны, которая охорашивалась перед зеркалом. И добавил: — Во всяком случае, если б я был на твоем месте да принимая еще во внимание некоторые специальные обстоятельства, ни минутки не колебался бы.

— Какие же это специальные обстоятельства, Павло Макарович? — надевая шапочку и еще внимательнее вглядываясь в зеркало, спросила Ивга Семеновна.

— Грицько знает, — уклонился от ответа Диденко.

Конечно, Грицько знал, что именно Павло имел в виду. Но напоминание об этом не произвело сейчас на Грицька того впечатления, которого ожидал Павло. Все испортил он своим веселым подмигиванием.

— Что ты за человек, Павло! — после паузы хмуро сказал Саранчук.

— В каком смысле?

— Да вот… говоришь — приятель мне.

— Конечно.

Грицько иронически помотал головой.

— А чего ж ты радуешься моей беде?

— Радуюсь? — Диденко даже растерялся. — Одурел человек!

— Не слепой. Вижу.

Саранчук порывисто подошел к вешалке и стал одеваться.

XVII

В первое мгновение, когда в каких-нибудь двухстах шагах раздался выстрел и потом сразу еще два или три, Артем Гармаш растерялся. Хоть он и говорил, что у него все семь раз отмерено, но, как человек трезвого ума, допускал, конечно, возможность всяких осложнений и неожиданностей. К некоторым, наиболее вероятным, был даже заранее готов. И все же внезапная стрельба в группе Рябошапки застала его врасплох. Уж очень гладко с самого начала все шло. Это-то и притупило ощущение опасности. С часовыми у ворот казармы управились, даже не пустив в ход финок. Просто забили кляпами каждому рот и бросили в сугробы под забор, велев лежать тихо, если не хотят, чтоб пригвоздили их к земле штыками. На пост у ворот стали два бойца Гармаша. Не подвел и Гаврюша: через несколько секунд подвал был открыт. И через каких-нибудь десять минут двое саней, поставленные возле проломленной в заборе дыры, уже были нагружены, точно дровами, винтовками и даже увязаны веревками… Сейчас нагружали сани Невкипелого. Закончат, и можно ехать. Но по какой дороге? В том, что стреляли у Рябошапки, Артем был уверен. Вопрос только — кто в кого стрелял? Ехать в сторону заслона по Полтавской улице, не узнав, в чем дело, было бы чистейшей глупостью.