Артем Гармаш - [56]

Мужчины промолчали.

Они закурили перед раскрытыми дверцами печки, чтобы не надымить в тесной комнате, и продолжали прерванную было беседу. Мусий рассказывал про Ветровую Балку, а Остап — про свое фронтовое тяжелое житье. Часто и хозяйка вмешивалась в разговор. Но Катря разве что изредка роняла слово, а больше молчала. Не привыкшая сидеть без дела, она и сейчас нашла себе работу — ставила заплаты на ватничке Петруся.

— Ну, залатала малость, — оглядывая ватник, сказала она. — Не знаю только, надолго ли.

— До новых дыр, — усмехнулась Маруся. — А ему это недолго. Ну просто горит все на нем!

— Таким и мой Артем был. — О чем бы ни заводили в этот вечер речь, мысли матери невольно возвращались к Артему. — Остап — этот нет, тихий да послушный был с малых лет. Чтоб он через тын полез, когда можно в ворота зайти? Или чтоб с мальчишками подрался? Зато Артем… Где дерутся, там и он беспременно. В самой гуще.

— Так и Петрусь. Я уж тайком от Федора, бывает, и ремешком постращаю, — призналась Маруся.

— Это ты напрасно, — сказала Катря и, помолчав минутку, добавила: — Я тоже, бывало, сперва… пока покойный Юхим не вмешался: «А на что, говорит, ему расти тихим да смирным? Чтоб потом кому-то легче было помыкать им? Нема дурных! Расти, сын, бедовый да отважный!»

— К отваге, мама, нужна и голова на плечах, — вдруг отозвался от печки Остап.

— Ты, Остап, помолчал бы лучше! — сказала мать сухо. — Довольно того, что ты у нас больно рассудительный да осторожный. Уж чересчур. Даже иной раз подумаешь: не трус ли?

— Вон как! — усмехнулся Остап. — А с чего ж это вы взяли?

— Не хочу сейчас про это…

— Нет, нечего и говорить — хороший хлопец Артем! — чтоб разрядить наступившее гнетущее молчание, подхватила Маруся прерванную нить разговора об Артеме. — За эти полгода, что он в Славгороде, я присмотрелась к нему. И бедовый, и умный. Федор его очень любит. Как встретятся, так им и ночи мало — никак не наговорятся! А уж до чтения охочий… У нас тут, во дворе, во флигеле, докторша живет — все книги ему дает…

— Молодая? — спросил Мусий.

— Кто, докторша? — переспросила немного удивленно Маруся. — Молодая, девушка. Позапрошлым годом кончила медицинский институт в Киеве. Я ее знала еще девочкой.

— Я это к чему спросил, молодая ли… — пустился было Мусий в объяснения.

Но Катря перебила его:

— Брось, Мусий! Знаем уж, к чему…

— Беда! — усмехнулся Остап. — Не дают нам ходу, дядько Мусий! Забивают. Ну, а все-таки, мама, без шуток: откуда это вы взяли, что я трус?

— С твоих же слов.

— Что-то не припоминаю. Нет! Сам я о себе этого б не сказал, скорее наоборот. За войну, мама, я через такое пекло прошел, что трудно уж меня теперь чем-нибудь напугать.

— Тем хуже.

Остап нахмурился.

— Не люблю, мама, когда вы вот так начинаете говорить, загадками.

— Не любишь? Ну, тогда слушай, скажу прямо, не взыщи! — Она сомневалась минуту — стоит ли говорить при посторонних, а потом подумала: какие ж это, собственно, посторонние! — Где твоя совесть, Остап? — Горький укор слышался в ее словах. — Дома жена в сыпняке лежит. Хорошо, как выживет! Дети малые… А ты за всю войну дома ни разу не был. И сейчас, можно сказать, мимо своего двора едешь, а в хату не заглянешь!

— Вот вы про что! — Остап тяжело вздохнул и, склонив голову, долго сидел молча. Потом хотел что-то добавить, но мать перебила его:

— Говоришь, боишься, чтоб в дезертиры не попасть. Я и поверила. А дело, выходит, не в этом. Бессердечный ты!

— Нет, мама. Неужели вы взаправду думаете, что мне легко — вот именно, как вы говорите, — мимо своего двора пройти? Но ничего не поделаешь: лучше помучиться еще какой-нибудь месяц, чем после всю жизнь каяться. И про Артема я сказал не потому… Думаете, у меня за брата сердце не болит? Может, я оттого именно и сердит на него… Ну чего ему нужно было на рожон лезть? Вот и напоролся!

Только произнеся это, Остап понял, что сказал лишнее. Мать насторожилась и внимательно посмотрела на него, как бы ожидая, что он еще что-то прибавит. Но Остап молчал. Тогда мать спросила:

— На что напоролся?

Остап заколебался. Заговорил Мусий Скоряк:

— Да видишь, Катря, дело какое… Это еще как знать? Может, к той стрельбе Артем и непричастный вовсе.

— Э! — махнул рукой Остап. — Что уж тут обманывать себя — «непричастный»! Дядя Федор прямо говорит…

— А где ты дядю Федора видел? — поспешила спросить тетя Маруся.

Остап словно не слышал.

— …что началась стрельба с казармы. А потом уже перенеслась туда, на Слободку. Видать, напоролись, кинулись бежать, а гайдамаки за ними.

Гнетущая тишина воцарилась в комнате. Только слышно было, как за окном завывала вьюга.

Вдруг Катря резко поднялась и подошла к вешалке.

— Куда ты, Катря?

— Мама, не выдумывайте! — вскочил Остап. — Ну куда вы пойдете?

— Да сейчас уже и не слышно ничего, — добавил Мусий.

Не проронив ни слова, Катря оделась и вышла. Некоторое время все молчали. Молчание нарушила Маруся:

— Да где ж вы Федора видели?

Мусий стал рассказывать о встрече с Федором Ивановичем у калитки. Остап сидел понурившись. И вдруг поднял голову.

— Да, так я и сделаю. Хоть на несколько дней, а таки наведаюсь домой. — И порывисто встал. — Забыл совсем — нужно карабин свой протереть.