Артем Гармаш - [38]

— А как же он уйдет, когда ни одного паровоза исправного нет в депо? А этот пока почистят. Хорошо, если за полночь…

Этого только Артему и надо было. Изменив Гаврюше задание — пусть сам сходит к Валдису и Рябошапке, — Артем простился с Костюками и через какие-нибудь четверть часа был уже на вокзале.

Через главный вход Артем не решился войти. Обошел стороной — в калитку, что за багажным складом, и — на перрон.

Метель — света не видно! На перроне было пусто. Гайдамацкий эшелон стоял на том же месте — на первом пути, где и утром, когда Артем прибыл из Харькова. За ним смутно выплывали из вьюжной карусели товарные вагоны. По искрам из дымоходных труб над вагонами Артем догадался, что это, наверное, и есть тот самый артиллерийский эшелон. Приготовился уже было нырнуть под вагон, но тут в нескольких шагах от себя разглядел группу солдат, выползавших один за другим из-под вагона на эту сторону, к перрону. Не иначе как из того эшелона. Вместе с ними, ничем не приметный среди них, в такой же потрепанной шинели, в старой солдатской шапке, прошел на вокзал и он.

На вокзале было шумно. Но того «дыма коромыслом», о котором говорил старый Костюк, уже не было. Правда, вражда между артиллеристами и гайдамаками — это видно было по всему — не исчезла, а только притаилась. И открывалась она Артему на каждом шагу: в презрительно-вызывающем поведении артиллеристов по отношению к гайдамакам, в ответной петушиной заносчивости гайдамаков. Хоть и не было между ними очевидных различий в форме, однако их никак нельзя было спутать. Артиллеристы — в старых, потрепанных шинелях, в стоптанных башмаках с обмотками. А гайдамаки — все как один в новеньких, только со склада, шинелях, в добротных сапогах, многие даже в хромовых. Да и с лица отличались гайдамаки: красномордые, — видно, на добрых харчах.

Особенно бросались в глаза молодчики, под шинелями которых так и угадывалась если не студенческая куртка, так блуза гимназиста-старшеклассника. Эти с особым рвением выполняли приказ по куреню — не вступать ни в какие отношения с «анархически настроенной солдатней». И не столько по приказу, сколько осторожности ради: повидали уж, на что способна эта «солдатня»! Потому-то и держались поодаль, группами, никак не отвечая на вызывающие остроты и насмешки артиллеристов. С подчеркнутым чувством превосходства разговаривали только между собой, щегольски отчеканивая украинские фразы, густо пересыпанные иностранными словами. Это, конечно, давало артиллеристам повод для новых насмешек, а то и для брани.

— Ишь ты, как щелкает! Не иначе гимназию прошел.

— А ты думал — в пастухах этак напрактиковался? Туды-растуды! А деньгами, деньгами-то швыряются!..

И правда, желая, должно быть, показать и здесь свое превосходство, гайдамаки из «маменькиных сынков» толклись у буфета и, шелестя неразрезанными листами «керенок», брали подряд что попало.

Артиллеристам буфет был не по карману. Они теснились у стойки с громадным самоваром. Не то чтобы в теплушке у них не было этого добра, но одно дело — чай из котелка и совсем другое — из самовара. Да еще за столиком, застланным пусть и грязной, но все-таки скатеркой. Убогая иллюзия почти забытого за годы войны домашнего уюта.

Артем взял и себе стакан чаю, чтобы не выделяться. Отошел от стойки на несколько шагов и остановился у столика, за которым сидела группа артиллеристов; среди них — прапорщик в очках и солдат-грузин с орлиным профилем. Еще в очереди к самовару Артем узнал, что первый — это командир дивизиона, а второй — председатель дивизионного комитета. Их-то ему и надо. Прихлебывая чай, Артем выжидал подходящей минуты, чтобы обратиться к ним.

Что-то, видно, интересное рассказывал прапорщик. Все за столиком внимательно слушали его. Только один — даже по́том его прошибло — сосредоточенно и явно через силу допивал свой стакан.

— Девять, — сказал он. Опрокинув на блюдце дном вверх пустой стакан, вытер лицо рукавом шинели и обратился к грузину: — Что, кацо, пить еще или будет?

— Лопнешь! — лаконично ответил ему грузин, не поворачивая головы.

— Да. Хватит! — подумав, согласился солдат. И вдруг увидел: в двух шагах от него стоит другой солдат со стаканом чаю в руках. Очень не хотелось подниматься, но солдатская солидарность в конце концов победила. — Что ж ты, браток, стоя чаевничаешь? Садись!

Артем поблагодарил и сел на освободившийся стул. За столиком сразу замолчали. Вдруг грузин, внимательно приглядевшись к нему, спросил:

— А ты, товарищ, из какой батареи?

— Я не из вашего эшелона, — ответил Артем.

— То-то, я смотрю, незнакомое лицо. А из какой части?

— Да я сейчас и сам не знаю. С прошлой ночи я, так сказать, солдат-сирота.

— Как «сирота»? — удивился грузин.

И все с любопытством глянули на незнакомого солдата.

— Один, сам по себе остался, — объяснил Артем и рассказал о разоружении гайдамаками прошлой ночью саперного батальона, о мытарствах саперов на станции Ромодан, об аресте Кузнецова. — Председатель батальонного комитета… Ну да, большевик. На заседании Советов рабочих и солдатских депутатов должен был выступить. И сам он депутат Совета. А его на пороге схватили. Чтобы рот заткнуть.