Артем Гармаш - [40]

— Ну, эту софистику вы приберегите для кого другого! Нам она ни к чему. Мы категорически требуем освободить из-под ареста товарища Кузнецова. И — немедленно.

— Вон как! Это что, почти ультиматум?

— Почти.

— Тогда, может быть, потрудитесь ответить: а как же будет с моим казаком, захваченным вами?

— Это вы о бывшем жандарме? — спросил грузин.

— А это еще не доказано.

— Тем меньше у вас оснований беспокоиться о его судьбе. И на этом будем считать вопрос исчерпанным.

У атамана снова задергалась щека. Нет, это уже выше его сил. Какой дерзкий тон! И подумать только: еще несколько месяцев назад этот нижний чин, вдобавок инородец, стоял бы перед ним смирно и «ел» бы глазами его, блестящего уланского офицера. На миг ротмистр почти утратил самообладание. Ярость буквально подступала к горлу, готовая вырваться криком: «Вон, хам!» Но топот ног и гомон под окнами вагона отрезвили его. А тут еще все время вертелась в голове фраза из рапорта дежурного офицера: «На двух платформах, в голове и хвосте артиллерийского эшелона, с орудий сняты чехлы, и орудийная прислуга непрерывно дежурит в полной боевой готовности».

— Адъютант! — решил вдруг ротмистр. — Выдайте ордер на освобождение этого… как его?

Потом из заднего кармана галифе вынул портсигар и закурил. И все время, пока адъютант выстукивал на машинке, жадно затягивался папироской, словно стараясь унять этим свою ярость. Зато, когда, получив ордер, непрошеные посетители вышли из вагона, сразу дал ей волю.

— Какие хамы! — плюхнулся он в кожаное кресло и жестом пригласил присутствующих сесть. — Только благодаря моим стальным нервам я не турнул их из салона в три шеи.

Штатский в смокинге выразил весьма витиевато свое восхищение самообладанием пана атамана, на что другой штатский по простоте душевной заметил:

— Под жерлами орудий… хочешь не хочешь…

— Пустое! — спесиво перебил его атаман. — Они и выстрела не успели бы сделать, подай я только команду. Однако не обошлось бы без жертв. А я не могу разбрасываться своими казаками по всякому пустяку. Тем более теперь, накануне решительных боев с ними. С этим… отечественным интернационалом хамов. Ну да хватит! «Довлеет дневи злоба его». А что ж это я не вижу наших милых дам?

Адъютант щелкнул шпорами.

— Я сейчас попрошу их.

— Погодите, — остановил его атаман. — А об этом сапере… Кузнецове, вы напомните мне завтра.

— Пан атаман, — вмешался в разговор один из присутствующих офицеров, поручик Чумак, — тот третий, кто был с ними, тот, что о холявах, он местный. Гармаш по фамилии. Я его хорошо знаю. Большевик и вообще весьма неприятный тип. Это он, должно быть, и подбил их.

— Хорошо, напомните мне завтра и о нем.

Тем временем Артем Гармаш тут же, на перроне, крепко жал руку прапорщику Смирнову и Ванадзе — только теперь он узнал фамилию грузина — и благодарил их за помощь, намереваясь тотчас отправиться в город, в комендатуру. Но Ванадзе задержал его, покуда не вернется посыльный от дежурного по станции.

— А то может случиться так, — сказал он, — вместо того чтобы товарища выручить, к нему в камеру сядешь.

— Оттого ж я и тороплюсь так, — признался Артем. — Чтобы не дать им времени опомниться.

Но тут как раз вернулся Петренко от дежурного по станции. Паровоз будет готов никак не раньше, чем часа через три.

— Тем лучше!

Охотников сопровождать Гармаша в комендатуру набралось немало — десятка два. Чем задыхаться в продымленной теплушке или на прокуренном вокзале, не лучше разве пройтись по незнакомому городу? А что метель — им ли, фронтовикам, привыкать к непогоде! Шумной толпой, перебрасываясь шутками, прошли они через вокзал и направились в город.

Как только отошли от вокзала, Остап сразу же потянул брата за рукав — отстанем, дескать, чтобы на свободе поговорить.

— Вот так новость ты мне, брат, сказал, — возобновил Остап прерванный разговор. — И не зря у меня неспокойно было на душе, когда проезжали Князевку. Прямо хоть с поезда прыгай!

— А отчего тебе и в самом деле, Остап, не отпроситься у командира? На несколько деньков завернул бы домой. Человек он, видать, у вас неплохой.

— Душа-человек. Даром что… Да какой он и офицер? Прапорщик запаса. Конечно, пустил бы. Но подумай: чем я ей помогу? Ей ведь доктор нужен. А я только растревожу ее. Может, еще хуже сделаю. Да и попробуй в такой неразберихе найти потом свою часть.

Артема это удивило. Не удержался, чтоб не подшутить над братом:

— Да ты, вижу, служакой стал. Вон какой патриот своей части!

— Не в том дело, что патриот, — серьезно ответил Остап. — А только что ж я за дурень был бы! Три года, день в день, провоевал, а теперь, когда вот-вот мир установится, демобилизация начнется, я не при своей части. Какой-то беспризорный солдат-побирушка в драной шинели, с торбой за плечами. Нет, это не дело. Будет иначе!

Артем не понял, как это «иначе». Остап охотно пояснил ему:

— А мы, ездовые, уже загодя все имущество дивизиона промеж собой поделили. Понятно, тайком от командира и от комитета.

— Как поделили? — От изумления Артем даже остановился.

— Ну, не пушки ж, известное дело, — усмехнулся Остап. — Пушки пускай ржа ест. Заслужили они этого. Скольких они осиротили, да вдовами сделали. — Сказал и сразу же поправился: — Хоть, правда, зачем же ржа? И пушки можно в полезное дело пустить. В переплавку на завод. Как поп когда-то в церкви читал: «Перекуют мечи на орала». Ну, да про это начальство пусть думает. А мы — о том добре, что каждому может пригодиться в мирной жизни, в хозяйстве. Перво-наперво тягло. А какие кони у нас! И сколько их! Из расчета на каждого ездового, которые из крестьян, как раз по паре выпадает, без одной восьмой. Я всю войну на коренных ездовым. Теперь уж так и считаю, что они мои.