Артем Гармаш - [198]

— Ах, ироды! Немчуры проклятые! — возмутилась женщина. — Ну, и до каких же пор они будут глумиться над ними?!

— Да повисят еще, сколько нужно, — ответил Лиходей. — Пока немецкая комендатура не прикажет снять. А какой им расчет торопиться с этим делом! Чем больше народу увидит это зрелище…

— Ой, страсти какие! — И, причитая, хозяйка пошла в дом.

Матвейка в необъяснимой тревоге глянул на Артема и шепотом спросил:

— Об чем это они?

Артем не ответил, чутко прислушиваясь. За забором некоторое время царило молчание. Артем уж хотел было тронуться в путь, как вдруг Мегейлик тихим голосом, но возмущенно сказал:

— И как ты можешь, Тереша, — «зрелище», «расчет»? И как у тебя язык поворачивается такими словами говорить про это?!

— Не любо — не слушай! — ответил Лиходей.

Мегейлик ничего не сказал, молча встал из-за стола. Телеграфист поспешил за ним:

— Постой, Володя, я помогу тебе.

И заскрипели костыли, медленно удаляясь от стола.

За столом теперь остались двое — Лиходей и его приятель, гость. Артем никак не надеялся на такую удачу. Не может быть, мелькнула мысль, чтобы, оставшись наедине, они не перекинулись хотя бы несколькими словами, из которых можно было бы понять их взаимоотношения, разгадать эту довольно-таки загадочную личность — его не то приятеля, не то подчиненного, о котором только и известно до сих пор, что зовут его Пашко (но неизвестно — то ли это фамилия, то ли уменьшительное от Павел); что он не местный, а из уезда, из какой-то партизанской местности, иначе где бы его глаз мог стать «наметанным» на лесовиков? А может, даже из самого партизанского отряда? Собственно, никаких оснований думать так, считать его агентом державной варты, засланным в партизанский отряд, у Артема не было. Тем более что по отношению к нему самому он только что держался как порядочный человек. (А мог бы, конечно, причинить немалые неприятности!) И все же вместо чувства благодарности Артем испытывал к этому неизвестному с чирьем под глазом как единственной приметой какую-то непостижимую неприязнь, даже отвращение. Как к человеку фальшивому, коварному, а поэтому очень опасному. И уже это одно заставляло Артема во что бы то ни стало стараться разгадать, кто он такой и откуда, чтобы иметь возможность как-то предостеречь кого нужно от него. А те двое за столом будто сговорились молчать. Наконец Лиходей тихо сказал:

— Просто и не знаю… Иль, может, тебе еще хотя бы на день-два задержаться?

— Нет-нет! И так уж третий день, — забеспокоился Пашко. — Как бы не хватились меня там…

— Мне ты и не нужен… Но вся беда в том, что никто у нас этого Злыдня в лицо не знает. А документы у него определенно липовые.

— Да его и духу уж нет в Славгороде. Еще вчера небось смылся. А уж сегодня — наверняка. Как только дознался, а то, может, и своими глазами побачив, что стряслось с его напарником. Но диво дивное: как он сам выпрыснул?

— Потому что разини!

— Но как оно случилось, что вместо него того хлопца схватили?

— Да, попал хлопец в беду… Сам виноват. Не ходи босой! Не вырывайся из дому без удостоверения. Откуда знать, что ты не Злыдень? На лбу ж у тебя не написано. — При воспоминании о том, что нынче именно эти слова были сказаны угольщиком ему самому в лицо, у Лиходея даже язык отняло. А затем взорвался: — Эх, балда этакий! Чтобы вот так из рук выпустить! Ну, явный же лесовик! И что мне моча в голову ударила! Да и ты, Пашко, хорош!

В это время к столу подошла хозяйка. Спросила, не налить ли им еще чаю. Оба поблагодарили, отказались. А гость Лиходея сразу же стал прощаться.

Артем не стал мешкать, стронул свой возок и через какие-нибудь полсотни шагов завернул за первый же угол в переулок: чтобы не попасть сразу же, как только выйдут со двора, в поле зрения Лиходея.

— Ну, попадись мне! — проговорил сквозь стиснутые зубы. — Я тебе припомню и «вешалки», и это твое: «Не ходи босой!»

IV

Теперь они шли обратно к Днепру. Кратчайший путь был по Екатерининской улице, через базар.

— Матвейка, — после долгого молчания спросил Артем, — ты покойников когда-нибудь видел?

— Мертвяков? Э, видел… Ой, боюсь!

— Ну значит, тогда это отпадает. Если даже обыкновенных покойников боишься. Поедем другими улицами, не через базар.

— А чего?

После некоторого колебания Артем сказал, что на базарной площади немцы сегодня на рассвете повесили двоих.

— Кого? — ужаснулся мальчик.

— Не знаю еще. Партизан, должно быть. А может, таких «партизан», как мы вот сейчас с тобой. А теперь давай помолчим.

Квартала два прошли они молча, медленно, будто за гробом в траурной процессии.

— Но наибольшая честь для них, наилучшая память, — нарушил молчание Артем, — это продолжать их дело. Ну, ты еще малый, тебе расти нужно. Но расти, Матвейка, таким, чтобы горой стоял за трудовой люд. Вырастай мужественным, бесстрашным. Понял? — Полными слез глазами Матвейка горячо глянул на своего старшего товарища и кивнул головой. Артем продолжал: — Но бесстрашный — это совсем не означает беспечный. Слушай меня внимательно, Матвейка: сейчас же и без всяких разговоров сойди на тротуар и иди сам по себе. И меня ты не знаешь, никогда в глаза не видел. И к углю никакого отношения не имеешь. С торговлей покончено на этот раз.