Артем Гармаш - [196]

Вернулась как-то с базара, а она пожитки свои в платок увязывает. В Ветровую Балку собралась. «А больной же как?» — «Какой там он больной! Коли уж рукам волю дает!» И показывает синяк с ладонь на груди. Сапогом бросил.

— За что? Ух, и сволочь же! За то, что выходила?!

— За то, что набегала!.. Видать, при первой встрече не сказала ему все. Что уж снова живет с тобой. Подсолодила пилюлю. Так он все время и думал. А за два месяца, что болел… Одним словом, шила в мешке не утаишь! Как-никак, а на шестом месяце уже. Да еще от ревнивого глаза… Целую неделю потом колодой пролежал — лицом к стене. Это сегодня впервые вышел из комнаты завтракать со всеми, с людьми заговорил. А тут и ты, как нарочно. Что, если, не дай бог!.. На виселицу захотел? К тем двоим, что нынче на рассвете… на базарной площади.

— Кого? — вскинулся Артем.

Но она не знала. Она и на базар сегодня из-за этого не ходила.

— Говорят, таблички на груди у них: «Партизаны». Один совсем молоденький. Ах, ироды! Уходи отсюда поскорей. И возле стола не останавливайся. А деньги я тебе сейчас за ворота вынесу.

«Вот почему он даже повернулся ко мне, когда я про базар сказал», — всплыла догадка. И Артем тут же мысленно воспроизвел весь разговор возле стола. «Да, рисковый разговор был. Смываться нужно. Но без паники!»

Направляясь к воротам, Артем остановился посреди двора, окинул взглядом флигель, дом и негромко крикнул: «Угля! Угля!» Потом вынул кисет с табаком-самосадом (единственное свое оружие сейчас!) и оторвал бумажку на самокрутку. Но закуривать не стал. Так, с раскрытым кисетом в руке, чтобы можно было в случае надобности моментально набрать табаку полную горсть, — и пошел дорожкой. Уж подходил к калитке, как вдруг высокий тенор остановил его:

— Эй ты, лесовик! А подойди-ка сюда. — И Артем вынужден был подойти к столу. — Покажи-ка свой документ.

— Да он же у меня липовый! — подавая удостоверение Лиходею, принужденно пошутил Артем.

— А вот посмотрим сейчас.

— И чего бы я привязывался к нему! — неожиданно вмешался Мегейлик. — Полчаса не можешь человеком побыть!

— Что? — Лиходей и глаза вытаращил, апеллируя к своему однокашнику-телеграфисту. — Ты видел такое! Для него же стараюсь, можно сказать… Или, может, это не ты, — обратился к Мегейлику, — пять минут тому назад ломал себе голову: откуда тебе человек этот знаком будто?

— Но это не значит, что нужно его обыскивать.

— Э, тут ты меня не учи! Сам знаю, что делать. — Он развернул бумажку и долго читал удостоверение. Наконец поднял глаза и, поглядев пристально на угольщика, сказал: — С этой бумажкой разве что в ватер сходить. Какой же это документ, если год рождения не проставлен?!

— Да разве я сам писал это удостоверение? — ответил Артем.

— Для меня что важнее? Или то, что ты Евтух Синица, а не, скажем, Свирид Воробей, или год рождения?

— Да неужто и так не видно, что не семнадцать мне и не семьдесят? Видимое дело — военнообязанный. Но разве это имеет теперь какое-то значение? — И на этом, конечно, следовало кончить ему, дабы не усложнять дело. Но его словно бес за язык дернул. — Или, может… — он нарочито сделал паузу, чтобы подчеркнуть слова, — или, может, пока я там, у себя в лесу, с углем возился, пан гетман уже общую мобилизацию нашего брата объявил? А я проворонил. И невольно дезентиром стал? — И начал скручивать цигарку.

Лиходей прищурил глаз и молча смотрел на угольщика. Потом осуждающе покачал головой:

— О, да ты штучка! Нет, ты не «дезентир». Ты самый настоящий лесовик-партизан. Вишь, как ловко загнул! Каким круглым идиотом ясновельможного гетмана нашего выставил! Да за одно это…

— Я и слова про гетмана не сказал! — подавляя тревогу, понимая, к чему клонится, поспешил возразить Артем.

— Не прямо. Этого еще не хватало! Намеком. Как же! Ведь это же нужно и впрямь идиотом быть, чтобы решиться на такую дурость, как общая мобилизация вашего брата. О, вы этого только и ждете! Вам бы только оружие в руки. Вот хотя бы и тебе.

— Да будь оно неладно!.. За три года войны я уж позабавлялся этой игрушкой. Сыт по горло! — ответил Артем. — А если б хотел, то с фронта не то что винтовку, а станковый пулемет притащил бы домой. А на черта мне?! И так вот уж полгода не сам-один сплю, а под боком у жинки, и все война снится.

— Так она в печенки тебе въелась. И будто ж и не покалечило тебя. Только и того, что хромаешь чуток.

— Хорошо «чуток»! — ухватился Артем, как за соломинку. — Не хромаю, а будто тот колодник ногу волочу.

— Ну, не такой уж изъян большой, — сказал Лиходей, — чтобы можно прикрываться этим. Через базар, говоришь, проходил. Значит, видел: один — на вешалке — даже без руки. А между прочим, партизан-лесовик. Факт. И не из рядовых к тому же. Потому как рядовому такого мешка с деньгами и золотом верховоды не доверили бы.

— Э, пустая болтовня! — отмахнулся телеграфист. — И откуда у них-то золото? Да и что они могли бы у нас здесь закупить?

Лиходей на это ничего не ответил. К столу подошла хозяйка. А при ней говорить о деле, которое «не женского ума», он не хотел. Поэтому перевел разговор и снова обратился к угольщику:

— Так, говоришь, полгода уже дома? Или, как сам сказал, полгода уже спишь под боком у жинки. И давно женатый? — все так же хмуро и подозрительно спросил Лиходей.