Артем Гармаш - [120]

— Смысл понимаю, а вот перевести тебе на простой язык, верно, и не смогу, — сказал Артем. — Что-то вроде: «Какая ты свинья, Гриша!»

Грицько помолчал, взглянул на Артема — не насмехается ли тот? Нет, лицо Артема было совершенно серьезным. И тогда сказал:

— Да я почти так же и понял ее тогда. Молчу. А она говорит дальше: «Неужели ты до сих пор еще не понял ничего? Да ведь я тебя десять лет ждала!»

— Какие десять лет? — удивился Артем.

— Да вот же. Говорю — полоумная. Будто что находит на нее. Говорит все нормально — и вдруг… Еще в книжном магазине и началось это. Картина Дорошенко висит там. Как будешь в Славгороде, зайди посмотри. Интересная. «Из похода» называется. Почти на полстены. Историческая. На выгоне возле ветряков всем селом встречают казаков из похода — с войны. Среди женщин и она — в синей керсетке. Узнал сразу. Позировала тогда Дорошенко. Я даже так думаю: не он ли первый тогда и испортил ее, а заодно уж и мозги свихнул? И какая из нее учительница? Чему она может детей научить?

— Так, может, подсказать людям, — не понимая еще сам, что именно привело его в раздражение, сказал Артем, — чтобы назначили тебя попечителем ее класса?

— Видать, на это она и рассчитывает, — пропустив язвительную реплику, продолжал Грицько, — что будем и тут встречаться. А знает же, сам говорил ей, что есть у меня невеста в селе.

— Как видно, поведение твое не очень вязалось с твоим заявлением о невесте! Вот и не поверила.

— Да я ей и просто в глаза сказал тогда на прощанье, что ничего не чувствую, кроме раскаяния. Чего же ей еще нужно от меня? Не шлюха, скажешь? Ну, да я, если не дошло, иные слова найду. Более доходчивые! А теперь в самом деле хватит. Ну ее к бесу! Все рассказал, как попу на исповеди.

Некоторое время оба молчали. Грицько жадно затягивался папиросой и, как видно, ждал, что же Артем скажет на все это. Артем это чувствовал, да и сам считал, что на такую дружескую откровенность Грицька нужно по-дружески и ответить. А к тому же время не ждет, пора кончать разговор.

— Чужую беду руками разведу, — сказал он. — Это верно. Да вся беда в том, то и ты мне не чужой, и Орися сестра родная. Ничего я тебе сейчас сказать не могу. Нужно подумать. Ошарашил ты меня.

И поднялся на ноги.

— Еще об одном, Артем, хочу спросить тебя: как ты думаешь, не сходить ли мне все-таки к вам?

— Не знаю. Поступай как сам знаешь. Но когда надумаешь, постарайся обойтись хоть тогда без советчицы своей лукавой, — кивнул головой на подоконник. — Не доводила она до добра тебя до сей поры, не доведет и впредь.

— Это верно! — Грицько вдруг порывисто шагнул к окну, взял бутылку и хотел уже поставить на сундук, но передумал. Поставил там, где и стояла, на подоконник, но не в угол, а посредине. — Нет, пусть стоит здесь. Будь она проклята! Именно здесь, всегда перед глазами. Если выдержу, значит, будет еще из меня человек.

— Будет, Грицько, — сказал Артем, подавая ему руку. — Идти мне нужно. А может, и ты со мной? До каких пор будешь сидеть затворником печерским? Пошли. Проветришься. А то, может, вместе и к Тымишу сходим?

— Да мне бы в лавку. Выкурил все, что было, до крошки. — И после недолгого колебания: — Ладно, оденусь сейчас.

Он сбросил валенки, достал из-под кровати сапоги, а из сапога чистую портянку. Хотел было обернуть ногу, но помедлил. А потом вынул и другую портянку — перерезанное надвое полотенце — и, скрутив их жгутом, швырнул в угол к двери. Поднялся хмурый, вышел на кухню и скоро вернулся с другими портянками — мачеха дала. Стал обуваться.

— Чтобы и из сапога вон!

XI

Спустившись с пригорка, Артем и Грицько не повернули к площади — Грицько решил зайти в лавку на обратном пути, — а, пройдя мимо церкви, завернули в улочку, где жил Невкипелый. К Тымишу Грицько тоже не собирался идти — уж больно не хотелось в таком состоянии показываться Прокопу Ивановичу. Но пока ему с Артемом было по дороге — шел к сапожнику забрать отцовские сапоги из починки. Шли, перекидывались словами. И оба с интересом осматривались.

Грицько более трех лет, с осени четырнадцатого года, как пошел на войну, не был в своем селе. Артем же бывал в Ветровой Балке даже этим летом, и не раз. Но тогда и теперь не одно и то же. Пышная зелень скрывала тогда от глаз ужасающую людскую нищету. Теперь зима оголила все во дворах. К тому же Новоселовка была самой бедной частью села. Еще во времена крепостничества князь Куракин, тогдашний собственник имения, поселил на пустыре десятка два семей крестьян, выигранных в карты у какого-то белоцерковского помещика. Каждой семье нарезал небольшой участок земли. С тех пор Новоселовка быстро расширялась, пока не заселили весь пустырь. И тогда крестьяне стали свои усадьбы делить между сыновьями. Наконец дошло до того, что хаты лепились одна возле другой, а на огороде курице ступить негде было.

— Мачеха говорит: кончится пост, — нарушил молчание Грицько, — свадьбы начнут справлять. Известное дело! Да только…

— Ты опять за свое! — недовольно перебил Артем…

— Нет, я не о себе, — спокойно ответил Грицько. — А вот смотрю: прошли мы по одной только улице — и то там Павла, а в этой хате Терешка нет в живых. А если по всему селу пройтись… А девчат — чуть ли не в каждой хате. Да ты только глянь, сколько их!