Артем Гармаш - [108]

Гмыря вскипел:

— И чего ты ко мне прицепился, как репей?!

— А вот чего: ты где это собирался укатывать? — став сразу серьезным, сказал Мусий. — Твоей земли в этой стороне нету. Вся твоя земля за Новоселовкой. Значит, на помещичьей?

— А хотя бы и так! На той, что осенью в аренду взял в земельном комитете.

— Знаем. Это вот здесь, за селом сразу. Двадцать десятин.

— Ого! Ничего себе! Отхватил кусочек! — воскликнул Лука и разразился никогда еще не слыханным ветробалчанскими плетнями крепчайшим окопным ругательством. — Таким куском можно и подавиться.

— А это — какая у человека глотка! — заметил Харитон.

— И на твою бы хватило. Мог и ты в земельном комитете в аренду взять тогда, — присматриваясь, стараясь угадать (не разобрал на слух), кто крикнул о глотке, сказал Гмыря. — Чего ж ты не брал?

Харитон от возмущения даже шапку с головы сорвал.

— Видели такое?! А ты что, не знаешь, где осенью я был? Месяца нет, как с фронта вернулся. А осенью в окопах вшей кормил. Кровь проливал! Чтобы ты здесь на моей крови…

— Да разве это я тебя, Харитон, на войну посылал? — примирительно сказал Гмыря. Ярость Харитона его не на шутку испугала. — Вшей, говоришь, в окопах кормил? Кормил бы их и я, но годы мои уж не те. Дома был, правда. Но разве сложа руки дома сидел? В поте лица хлеборобил…

— Чужими руками!

— Да вас, фронтовиков, хлебом тем кормил, — пропуская реплику, продолжал Гмыря. — И сейчас кормлю. Да еще о завтрашнем дне думаю. Потому — не все небось вот так на большевистскую удочку попались: штык в землю, да и бери нас голыми руками. Надевай, кайзер, немецкое ярмо. Есть еще такие, для которых солдатская присяга не пустые слова. Удерживают фронт. Ради них и мы тут сил своих не жалеем. Вот и я — к своей земле еще и в аренду взял в земельном комитете. Половину осенью на зябь вспахал, а половину…

— Знаем, — перебил Мусий. — Видели, как ты уже мерзлую пахать пробовал. Ажно искры из-под плуга летели. Вот и должен был бросить. Что, Савка, вру?

— Об искрах не скажу, — ответил Савка, — а что глыбы агромадные выворачивало, это правда. Двумя парами волов — и то не работа была, а мука. Потому и бросили.

— Вот-вот! А теперь хочешь, Архип, наверстать. Это чтоб потом, когда коснется, было чем козырнуть: труд, дескать, уже свой вложил. Снег укатывал! Что, разгадал твою хитрость?

— Мели Емеля! А подумал бы: зачем мне хитрить? Что я, беззаконие какое творю? К тому же — разве мало, кроме этой, гуляет земли? Видел, сколько непаханой под снег пошло? Вот и ты, Мусий, почему в аренду не брал? Дома ведь был. И цена божеская. Не та, которую когда-то Погорелов сам назначал.

— А что бы я на ней, носом рыл?

— То-то же! — обрадовался Гмыря такому обороту разговора. — Не в самой земле, стало быть, дело. К земле еще что-то нужно. А земля что, земли на всех хватит. По новому закону, который наша власть в Киеве выработала, сорок десятин Погорелову остается. Ежели сам будет работать на ней. А остальная, без малого тысяча десятин?.. Так нет, вам именно эти двадцать как бельмо на глазу. Недаром говорят — засватанная девка для всех хороша.

— А может, и не поэтому, — сказал Мусий. — Может, тебе, Архип, под старость к девкам уж и не соваться бы? Миновалось! Ты бы лучше за свою собственную земельку болел душой. А ты еще заришься и на чужую — на нашу, бедняцкую!

— Не тебе, Мусий, меня учить! — отмахнулся Гмыря. И снова к Савке: — Долго ты еще возиться будешь?

— Все! — выпрямился Савка и взял воткнутый в снег кнут. — Можно ехать.

Лука Дудка выступил вперед:

— Да ты что, и впрямь думаешь на поле ехать? Снег укатывать?

— А мне что! — пожал плечами парень. — Нанялся — продался. Меня хоть и воду заставь в ступе толочь — буду.

— Вот и выходит, что дурак ты, Савка! А ведь не маленький, — сказал Мусий. — Да тебя же куры засмеют. А что люди — и говорить нечего… На всю жизнь такое прозвище прилепят, что и детям своим оставишь в наследство.

— Какое прозвище?

— Придумают. О том, как во время революции их батько, еще парнем будучи, помогал богачу-сплуататору народ дурачить. Снег укатывал!

— Да еще какой снег! — добавил Харитон. — Ты, глупая башка, волов потопишь.

— А ей-бо, правда! Я и не подумал, — заскреб в затылке Савка.

— Не тебя, олуха, — волов жаль! — сказал Лука и вынул из кармана складной нож. Шагнул к саням и перерезал веревку. — А ну, хлопцы, дружненько!

Охотников нашлось больше, чем нужно. С веселыми шутками кинулись к саням, ухватили каток и, раскачав, швырнули под самый плетень в сугроб. Только конец дышла и торчал сейчас из-под снега.

— Вот и вся недолга! — довольно сказал Лука, пряча нож в карман. — Кончено. Вольно! Можно закурить! Давай кисет, Харитон, — обратился к товарищу, разговаривавшему с Артемом.

Харитон вынул кисет, но закурить не пришлось.

— Да иди ты, лоботряс! Где тебя носит? — заорал вдруг Гмыря, стоявший до сих пор в полной растерянности.

Все повернули головы и увидели Олексу, сына Гмыри. Он не шел, а бежал рысцой. Остановился возле саней и оглядел всех.

— Что случилось, батя? — И на стоящем с краю Артеме задержал взгляд. — А, понятно!

— Самоуправничать вздумали. Голытьба несчастная! Видишь, что натворили! Куда каток…