Ароматы - [17]

— Когда они уедут?

— В следующую среду.

— Я приду послезавтра, хорошо?

Пьер кивнул.

На следующий день мадам Дю Пре вышла из дому к своему зеленщику, который обещал оставить для нее зеленый горошек. Она не вернулась. Пьер и месье Дю Пре пошли ее искать, и лавочник рассказал, что немецкий солдат швырнул ее в машину и увез.

Месье Дю Пре громко зарыдал; Пьер беспомощно держал его за плечо, не находя слов утешения.

За неделю месье Дю Пре превратился в старика. Он ходил по комнатам, повторяя имя жены, ничего не ел. Ему хотелось умереть.

— Еще есть надежда, — уверял его сын, но сам он надежду уже потерял и сделал ставку на выживание. Пьер зарегистрировал в мэрии брак с Марией-Луизой, и через три часа они уехали в деревню, где у Дю Пре сохранился дом. Отъезд в деревню мог бы спасти мать, но теперь спасаться надо было Пьеру — сыну еврейки. И по закону иудаистской религии и по установлениям гитлеровского права он считался евреем.

Арман был единственным свидетелем на свадебной церемонии. Когда он прощался с семьей Дю Пре, Пьер прошептал ему на ухо свой адрес: — Приедешь к нам, если тут придется туго! Даст Бог, найдешь нас живыми…

Арман крепко поцеловал его и пожелал удачи.

— Тебе тоже. — Пьер попытался пошутить: — Эй, старик, только уж ты не суй свой «золотой нос» куда не надо! Не попади в беду, веди себя смирнехонько!

Пьер очень переживал отъезд друга. Семья Дю Пре сыграла огромную роль в его жизни. Он давно выплатил денежный долг, но долг благодарности был безмерным. Писать им он не мог, потому что преследования евреев усилились — их хватали не только на улицах, но и в собственных домах. Нелегко приходилось и французам. Парижане голодали, на улицах не осталось бродячих кошек — их ловили и жарили, стреляли и ели и ворон, хотя врачи предупреждали об опасности этой пищи. Только немногие богатые обитатели столицы жили по-прежнему: ходили в ночные клубы и рестораны, посещали театры, продукты покупали на черном рынке.

В их числе был и Арман. Он не ошибся, когда решил, что спрос на парфюмерию сохранится. Многие парфюмерные фабрики закрылись, так, прекратила свою деятельность фирма Монтальмонов — старинных соперников парфюмерии Жолонэй. Это создало повышенный спрос на товары Армана. Немецкие офицеры покупали духи фирмы «Жолонэй» для своих жен в Германии и любовниц в Париже, пользовались одеколонами фирмы. Французские чиновники в Виши тоже гонялись за духами фирмы Армана. Сама мадам Петэн расхваливала аромат «Души». На день рождения матери Арман принес гуся, два окорока, копченую рыбу, шоколад и бутылку виски.

— Нацистская еда, — сурово заявил Морис. Жена возразила: — Я так изголодалась по всему этому, — и он не стал больше протестовать, но сказал сыну: — Мне надо поговорить с тобой!

— Хорошо, — отозвался Арман с наигранной беспечностью. Он догадывался, о чем хочет поговорить отец.

— Не здесь, — сказал Морис. — Завтра в четыре часа у крытого рынка.

Когда Арман пришел на условленное место, Морис уже ждал его. — Будем разговаривать на ходу, — отрывисто сказал он. Они прошли мимо маленького кафе, где в былые дни Арман нередко сидел во фраке с дамой в вечернем платье за тарелкой лукового супа, который там превосходно готовили.

— Ты в опасности, — резко сказал Морис, — тебя считают коллаборационистом. Покупатели твоего салона — немцы, люди знают, что ты продался врагам.

— Что такое «враги»? Они оккупировали нашу страну, и они живут рядом с нами, но ведь можно сосуществовать! Что мне, собственный нос откусить? Разве это нанесет им ущерб? Я продолжаю свое дело, ту работу, которой ты меня обучил.

Морис остановился, пропустив робко крадущиеся вдоль стены сутулые фигуры в рваных пиджаках с нашитыми впереди большими желтыми звездами и, показав на них Арману, сказал: — Сначала они, бедняги. Потом та же участь постигнет и нас.

Перед глазами Армана пронесся образ мадам Дю Пре — исполненный доброты, достоинства, деликатности. Он молча шел рядом с отцом, потом с трудом вымолвил: — Чем мы можем им помочь?

— Отказаться сотрудничать с немцами.

— Каким образом? Закрыть свои предприятия и лишить людей работы? Пострадают не нацисты, а французские рабочие.

— Анри Монтальмон закрыл свою фабрику, как только немцы вошли во Францию. Есть сведения, что он участвует в Сопротивлении и будет сражаться с оккупантами в маки, пока Франция не станет свободной. Для него, для таких людей, как он, ты — предатель, — твердо сказал Морис.

— Пускай считают, а я знаю, что это не так. Если все предприниматели закроют свои фабрики, французской парфюмерии придет конец. Может быть, полезнее думать об условиях существования французских граждан — рабочих моей фабрики, чем о чести Франции. И, может быть, проникновение важнее, чем сопротивление.

— Не понимаю тебя, — сказал Морис.

— Знаешь, мудрый дурак может быть полезнее, чем невежда.

— Совершенно не понимаю, — сердито отозвался Морис. — Не знаю, какого рода ты дурак, но уж бесспорно дурак! Ты глух к тому, что о тебе говорят. Ты слеп к тому, что происходит вокруг тебя. Французское Сопротивление развивается, вся страна покрыта сетью его ячеек. В Лондоне разрабатываются планы его деятельности.