Армейские байки - [21]

Юрку, одногодка, лежащего затылком на острой грани свежеустановленного бордюра. Воробья, водилу, м-м-мать его, сидящего с опущенной головой прямо на асфальте у переднего колеса. Какие-то бумаги, рассыпанные из папки, что вез прапорщик-оружейник.

Здоровенного молодого, «зеленого» совсем еще, Вована, стоящего с залитыми кровью глазами и страшно кричащего, что ничего не видит. Набегали какие-то люди, но он выставил левую руку, преграждая путь, а правой попытался подхватить автомат, лежащий у его ног. Боли он не чувствовал, но рука не слушалась совершенно. «Ну, вот», — с удовлетворением подумал Валерка. — «Сегодня оружие чистить не буду». Поймал ремень левой рукой, и потащил к остаткам грузовика согнутый почти пополам автомат. Вдруг откуда-то появились машины «Скорой помощи». Ребят осторожно поднимали, укладывали на носилки и увозили. Поднимали и увозили. А они, несколько человек, оставшиеся на ногах, таскали по одному-два разбросанные по всей улице автоматы и собирали бумажки, которые могли содержать какую-нибудь военную тайну. Разобравшись с «лежачими», врачи переключились на них.

Останавливали, слушали пульс, ощупывали ребра, светили фонариком в глаза.

— В машину, в машину, в машину, — одного за другим отсылали «ходячих». В одну из машин чуть не на ходу, за руку вдернули Валерку.

— А-а-а-а!

— Что, больно? Это хорошо. Значит, жить будешь, — хмуро пошутил широкоплечий медбрат в белом халате, только что перетаскивавший носилки. За стеклом заднего окна удалялся стоящий посреди улицы растерянный старший сержант, в одно мгновение оставшийся без подчиненных. Место аварии быстро, но без лишней суеты оцепляли откуда-то вдруг появившиеся в большом количестве милиционеры. Грязных, в крови, в рваной форме, их проводили коридорами госпиталя и быстро распределяли по палатам. Пока шли, Валерка в открытую дверь увидел какую-то странную палату, в которой была только одна, очень высокая кровать, накрытая темно-синей простынею.

И еще под простыней лежал белый-белый Юрка, и много трубочек уходили в его руки, в его рот и в его нос… По палатам быстро пошла группа врачей:

— Этого на процедуры. Так, тут что? — приподнял веко, помахал перед носом блестящим молоточком. — Сотрясения нет. Успокаивающее, обработать раны. Следующий? Что, рука? Он непонимающе посмотрел на все сильнее и сильнее болящую Валеркину руку, поставил ее на стол на локоть и вдруг коротко и резко нажал сверху, смотря в его глаза.

— Это не перелом. Иначе бы тут такой крик стоял… Сильный ушиб.

Компресс, успокаивающее. Сознание не терял? Нет? Два дня — и на выписку. Следующий? …И тут им принесли обед. Прямо в палату. Валерка совсем не мог действовать правой рукой, левой держать ложку было неловко, неудобно, но так сильно хотелось есть, что все неудобства забылись. … А через два дня он снова был в своей части, где в их отсутствие вечными дневальными были те, кто не поехал на стрельбище. И оружие уже было почищено, и получены дополнительные комплекты обмундирования взамен испорченного.

— Ну, что, мужики, — сказал вечером, когда погас свет в штабных окнах и закрыли двери на замок, старший сержант Павлов. — За ваш второй день рождения. Он сам разлил водку, и первый поднял жестяную кружку.

— Повезло вам, пацаны, повезло. Сходите потом, на машину в гараже посмотрите… Еще три дня, как прописал доктор, Валерка бездельничал, сидя перед телевизором в Ленинской комнате или с книжкой в библиотеке.

Вечерами, когда офицеры уже разъезжались по домам, он выходил на улицу и ходил по городку, вдыхая воздух, пахнущий маслом и гуталином, смотрел, как «дрессируют» молодых на плацу, заходил в гараж и раз за разом смотрел на грузовик, кузов которого был стерт и выкрошен чуть не в опилки от того удара, прикидывал, где сидел, как летел, как все вышло… Но пришлось все-таки возвращаться к своим прямым обязанностям.

Утром в понедельник он зашел в секретную часть, где числился, радостно поздоровался с машинисткой Ниной, веселой худенькой («О-о-ой, что это у вас за нитки сзади болтаются?»- шутили над ней офицеры. «А-а-а-а! Да это же ноги!») девчонкой чуть-чуть постарше его, с которой неоднократно играли в гляделки, подмигивая и переглядываясь за спиной начальства.

— Ты? Почему — ты? — только и спросила ломким, вдруг ставшим тонким, как детский, голосом она, толкая его ладонью в грудь. — Как это? Ты — здесь, а Юра… Почему ты, а не он? Почему ты — здесь? Она резко повернулась и выбежала из кабинета мимо ошарашенного и даже обиженного Валерки. И больше уже не возвращалась. Увольнение оформили «заочно». Воробей после долгого судебного разбирательства «сел» на семь лет. Женщине, ведшей трамвай, дали два года условно. Прапорщика похоронили на новом кладбище, с военным оркестром и тремя залпами в воздух. А Юрку увезли к родителям в оцинкованном гробу. …Еще через несколько лет почти все участники событий забыли дату, которую раньше называли «вторым днем рождения»…

«Дембеля не будет!»

Сто дней до приказа — это очень много. Кроме того, сам приказ министра — еще не дембель. Дембеля некоторые после приказа ждут по месяцу-два, а то и больше. И нам объявили, что дембель всем — «под елочку», под Новый год, потому что если нас, мол, отпустить в ноябре, то кто же будет службу тянуть? Молодых-то еще нет! В письмах из дома говорили, что ждут с нетерпением, что соскучились очень. Уже расписывались какие-то планы, что и как будет дальше. Как работать и где. Поступать ли в первый же год после армии ли сделать небольшой перерыв. Мать намекала все, что девчонки ждут. «Какие еще девчонки?» — удивлялся Валерка. — «Никто же не провожал! Втроем с родителями посидели на кухне, а потом он встал с мешком — и уехал». Домой совсем не тянуло. Скучно и тяжело в армии было только первые месяц или два. А потом он втянулся, понял, что и как, не вылезал вперед, но старался и не отстать от всех — и вот уже два года, как не бывало. На первом году он еще написал, чтобы прислали учебники. В тумбочку положил математику с физикой, задачник с закладкой на первой странице… Его даже показывали проверяющим с гордостью: