Армейские байки - [20]

— К машине! И посыпались, толкаясь противогазными сумками и звеня при столкновении касками, подвешенными к поясу, заспанные «хозяйственники».

— Взвод, в две шеренги — стано-о-вись! — рявкнул Павлов, обозначив собой начало построения. А в распахнутые ворота медленно въезжал, переваливаясь на ухабах, «уазик» комбата. «Ух, ё-о-о-о,» — подумал Валерка, вытаскивая руки из карманов. — «Придется, видать, на полную катушку отпахать сегодня!»

— Взвод, смир-р-рна! — это уже Новиков прокричал дискантом и промаршировал, высоко поднимая ноги, вдоль строя к остановившейся машине. Комбат вышел, отмахнул рукой у козырька, пожал руку прапорщику, спросил о здоровье, о семье, поглядел на небо, на землю, на березки желтые вдали…

— Павлов!

— Й-а! — шагнул, как сваи вбивая ногами, замковзвода.

— Павлов, ты веди орлов на боевой рубеж, а командиры, — усмехнулся майор, обводя рукой в перчатке себя и Новикова, — Командиры пойдут журналы заполнять. А потом — как обычно, когда комбату вожжа под хвост попадала. Он по полной катушке оттянулся на единственном постоянном взводе в своей части — на хозяйственников. Они и полосу препятствий прошли по отделениям, кучками, помогая друг другу. И приемы самообороны против свинцового муляжа пистолета и против резинового ножа отработали. И постреляли одиночными и очередями по два патрона в разные мишени. Комбат взял ручной пулемет и с удовольствием выпустил весь магазин в самый дальний ряд мишеней.

А потом еще с тем же удовольствием на лице заставил каждого кинуть по гранате в учебный окоп, и чтобы бежать обязательно за еще летящей гранатой с криком «ура», не дожидаясь взрыва. Кто промедлил, боясь взрыва, те кидали по второму разу. А Валерка боялся только промахнуться, швырнуть круглую неудобную гранату не в окоп, а на бруствер, и попасть под свои же осколки. По сторонам смотреть, как там у остальных, было просто некогда: только с сержантом закончишь одно упражнение — надо переходить к другому. Только что получал три патрона, чтобы отстреляться одиночными, а вот уже дают десяток, чтобы проверить тебя на очередях. Только пострелял, предъявил по команде оружие к досмотру, отбежал к столам, смазал погуще ствол, чтобы пока ехать обратно нагар не въелся так, что полвечера потратишь на чистку, а тут тебя дергают получать гранаты, потом опять в строй, потом читали результаты и объявляли благодарности за отличную боевую подготовку… В общем, глянув на часы, комбат приподнял в веселом недоумении брови и сказал громко:

— А что, обед мы пропустили, что ли? Это был не вопрос, конечно. Все понимали, что любой ответ из строя или даже просто шевеление какое-нибудь могут вызвать очередной приступ деятельности на благо поднятия боевого духа и воспитания настоящих солдат. Комбат постоял, подумал, и дал отмашку: домой! В этот раз грузились в кузов гораздо быстрее, чем когда собирались на стрельбище. К ним в кузов подсел под недовольное ворчание «старичков» прапорщик-оружейник, которому надо было куда-то в центр города, и, наконец, тронулись. Воробей выжимал из мощной машины все, чтобы поскорее очутиться в гараже, помыть руки и бегом-бегом-бегом в столовую. В кузове сидели, нахохлившись, уставшие и уже замерзающие от усталости бойцы. Тент был поднят, как положено при перевозке личного состава, но даже вид большого города, прогуливающегося народа, девушек, одетых в яркие куртки, не расшевелил ребят. Очень хотелось есть. А курящим — еще и курить. С утра они не курили, и теперь только ловили носами запах табачного дыма, изредка доносящийся из открытого правого окна кабины, где покуривал потихоньку Павлов. А закурить в кузове…

— Закуривайте, мужики! — сказал вдруг прапорщик, и первый потянул из кармана пачку сигарет.

— О-о-о-о! Товарищ прапорщик! У-у-у-у, — только и могли мычать и стонать от восхищения «куряки». Машина неслась, народ дремал или курил, а те, что сидели у заднего борта, уже махали приветственно девушкам в окнах постепенно нагоняющего их трамвая. Трамвай блестел свежевымытыми яркими боками, и все поддавал, поддавал, вот уже его нос поравнялся с задним бортом грузовика. Вот уже темный кузов осветился бликами от отражающегося в окнах неба. Еще немного, и трамвай их обгонит. Точно, обгонит. Только подумав об этом, Валерка вдруг почувствовал, как его подняло над жесткой деревянной лавкой, и под хруст и треск сминаемого дерева понесло куда-то вверх. Инстинктивно он закрыл руками лицо. В воздухе его, кажется, еще раз перевернуло, а потом со всего маха он упал плашмя на асфальт, приложившись так, что перехватило дыхание. Лоб пришелся как раз на кисти рук, которые самортизировали удар, — но искры из глаз были те еще… Все было одновременно быстро и, с другой стороны, как в замедленной съемке. Он вдруг, очень быстро, оказался не в машине, а на асфальте. Но поднимался на ноги очень медленно, плавно, как под водой. И люди, со всех сторон люди как-то медленно и плавно двигались в его сторону. И яркий-яркий свет солнца на желтых листьях, рассыпанных по серому асфальту. И яркая-яркая красная кровь вдоль бордюра. Но вдруг нереальность лопнула, и вернулся слух. И Валерка услышал истошный женский крик неподалеку. Крик все не заканчивался, все продолжался. И вдруг стали слышны сирены. А вокруг лежали, шевелились, некоторые медленно поднимались на ноги — его товарищи, с кем только что он ехал в темном кузове под брезентом. …И еще вокруг были разбросаны автоматы. Он кинул взгляд назад, где, обняв столб, намотав на него весь тент, притулились остатки машины. Увидел смятый, с осыпавшимся лобовым стеклом нос трамвая, выглядывающий из-за нее. Павлова, бегущего от каким-то чудом оставшейся практически нетронутой кабины.