Армейские байки - [2]

Не пилотки, нет. Только фуражка могла украсить голову «ушитого» донельзя «деда». Но и фуражка подвергалась операции. Внутрь вставлялась алюминиевая ложка с отпиленной ручкой. Тулья задиралась к небу, становилась вертикально, как в старых фильмах про войну и гитлеровцев. Чтобы верх фуражки был натянут, по ободу вставлялась пружина, распиравшая ее так, что, щелкнув ногтем по поверхности, можно было вызвать звук, как от шаманского бубна. Но это была повседневная форма одежды. А вот если объявлялся строевой смотр, то «дед» срочно доставал пружину и ложку из фуражки, распрямлял сапоги, вытаскивал плексиглас из погон, «расшивал» слишком зауженные брюки, и только тогда уже становился в строй, не боясь отца-командира.

«Чтобы, как у кота яйца!»

— К утреннему осмотру, чтобы все, что должно блестеть, блестело, как у кота яйца! — рык Павлова метался по казарме. Народ только что с зарядки, только что с умывания. И все кидаются готовиться к утреннему осмотру. Как блестят у кота яйца не видел никто, но как должно блестеть все к утреннему осмотру — знают все. Что должно блестеть у солдата? Пряжка ремня с большой звездой и сапоги. Форма блестеть не должна. Если она начинает блестеть, значит, она стала слишком грязной. Такой грязной, что уже отражает свет. Значит, надо стираться. Пряжку чистят пастой ГОИ (государственный оптический институт).

Где ее берут, неизвестно никому, но регулярно у старшины оказывается большой сухой кусок, от которого можно отковырнуть немного и уединиться где-нибудь в углу, сняв ремень, и водя по пряжке тряпкой, темно-зеленой от этой пасты. Потом, когда отполированная пряжка ремня начинает пускать лучики во все стороны, остаток пасты заворачивается в ту же тряпочку и кладется в нагрудный карман (нагрудный — он на пуговице). Еще можно пряжку чистить иголкой. Правда, за такую чистку пойманные на месте преступления посылаются в наряд вне очереди, потому что считается, что от этого ремень портится. Острым концом иголки тихонько скребешь, расчищая всю площадь пряжки. Она сияет даже сильнее, чем от пасты, прямо как золотая. Некоторые умельцы еще стачивают пряжку так, чтобы по сторонам образовывалась острая кромка. В таких ремнях можно ходить в увольнение и даже на танцы. А если местные устроят драку, то надо встать в круг, намотать полремня на руку, и крутить заостренной пряжкой, отбивая протянутые руки, пьяные рожи, отбиваясь от попыток пробить строй, вырвать кого-то из своего круга. Сапоги к увольнению тоже чистят, как и к строевому смотру, как и к утреннему осмотру. То есть, сапоги чистят все время и в любое время. Не по утрам и не по вечерам, а в каждую свободную минуту надо подойти к ящику и махнуть щеткой по сапогам, чтобы ни пылинки, ни грязинки никакой на них не было. Чистить надо обязательно с использованием большого количества ваксы или гуталина (чем обеспечил старшина), и обязательно жесткой щеткой. Жесткая щетка полирует поверхность сапога, мягкая — только растирает гуталин по поверхности. Зимой еще хорошо выйти на улицу и драить сапоги щеткой с насыпанной на нее жестким морозным снегом. Сапоги от такой полировки получаются блестящими, пускающими зайчики в глаза проверяющего.

«Подъем-отбой»

Два слова, которые сопровождали все два года «срочника». Вернее, это не слова, это команды. А команду надо выполнять быстро и точно.

— Взво-о-о-од… Па-адъём! — грохочет бас Павлова. С коек сыпятся раздетые до белья, как и положено, воины. Кидаются к тумбочкам, не успев даже закинуть одеяло на матрац. Быстрее, быстрее, быстрее… Блин, опять не успеваем! А «старички» уже стоят в строю и матерятся зло, гоняют «молодежь», из-за которой учеба может продолжаться и продолжаться…

— Сми-и-и-ир-р-рна! Так, бойцы… Непорядок. А если бы это была боевая тревога? А? А если бы по тревоге поднимал командир части? И что бы он потом сказал мне, стар-р-ршему сер-р-ржанту Павлову? Будем учиться… Отбой! С грохотом полетели с ног сапоги, ремни свернулись кольцом под сброшенное х/б, рыбкой метнулись тела в кровати.

— Глазки закрыть, закрыть. Сейчас еще и свет потушим для достоверности… Минута, вторая. Напряжение ослабевает.

— Подъём! Подъём, мать вашу! С кровати, к одежде, ноги в сапоги (портянки — в карман, это же не по-настоящему, это же учеба), в строй. Перед строем с секундомером прохаживается замкомвзвод. Сержанты — командиры отделений стоят по краям, ограничивая простор только взводным отсеком.

— Ну вот. Повторение — мать учения. Кто сказал: «Mater»? Авербух?

Шаг вперед, двадцать отжиманий. Пока Илюха отжимается, красный не столько от напряжения, сколько от возмущения — он уже прослужил больше года — сержанты похаживают перед строем, проверяя, как застегнуты пуговицы, как затянуты ремни.

— Неплохо, неплохо. А-а-а-а… тбой! — и опять сумятица, пыль столбом, форму — на табуретку, сами — под одеяло. — И не шевелиться там, не шевелиться! Нет, вы посмотрите, как они красиво исполняют команду «отбой», и как паршиво — «подъём»… Подъём, взвод!

— Подъем, подъем, подъем, — заголосили, вторя, сержанты. Они всегда спорили друг с другом, у кого отделение лучше. …