Армейские байки - [3]

— Отбой! … А теперь по-старинному, со спичкой:

— Подъем! …

— Отбой! … Вообще «подъем» — самая нелюбимая команда в армии. Хуже ее нет ничего. Помню, какими бешеными глазами смотрел на меня отец, когда я (по его же просьбе!) будил его на работу. Включил свет и заорал «командирским голосом»:

— Па-а-а-адъё-о-ом! Чуть-чуть не был бит. Но предупрежден был крепко-накрепко: никогда больше так его не поднимать. А это было через целых десять лет после его службы. … Даже если получилось выспаться, или не спится под утро и проснулся уже, но команды этой не ждешь, не хочешь ждать, оттягиваешь момент «официального» просыпания. И совсем наоборот, «отбой» — это момент, когда ты становишься свободен от всех команд. Вернее, почти от всех.

— Так, воины. Сегодня на физподготовке показали себя хиляками.

Будем заниматься. Принять упор лежа! Двадцать отжиманий перед сном! Тридцать одеял ритмично под счет ходят вверх-вниз. Подходит старшина-медбрат, присматривается, что-то бурчит командиру.

— Везет вам, бойцы! Медицина говорит, что отжиматься на ночь не положено. Мол, дыхалку сорвете, не уснете и так далее… А что можно? А если так? А так вот? Ага, ага. На пресс — можно? Да? Улыбающийся Павлов поворачивается к строю кроватей.

— Ножки подняли, подняли, подняли… Опустили… Подняли, опустили. А теперь: подняли — и написали ногами в воздухе свою фамилию! Кто там не пишет?

— А у меня фамилия кончилась, товарищ старший сержант!

— Ким фамилию пишет четыре раза! Ясно? И наконец, через полчаса после отбоя:

— Все, армия, спать. Завтра продолжим воспитание и обучение.

«Подход-отход»

Старший сержант Павлов лежал на койке, положив ноги в сапогах на металлическую перекладину, а напротив него, на другой такой же солдатской койке сидели два молодых сержанта — его командиры отделений. На улице мело. Конец ноября в Омске выдался настоящей зимой: с морозами, вьюгами и ветрами из степи. Сержанты о чем-то спорили, Павлов изредка басил что-то в ответ, а взвод под присмотром третьего командира отделения подшивал подворотнички, белея в углу казармы белыми нательными рубахами, которые зимой выдавали вместо маек. Головы спорящих синхронно повернулись в сторону сидящих с иголками в руках бойцов.

— Рядовой Воробьев!

— Я! — вскакивает с места и вытягивается во все свои сто шестьдесят сантиметров Воробей.

— Рядовой Кузнецов! — это второй сержант.

— Я! — тоже подлетает вверх.

— Ко мне! Хабэшки кидаются на табуретки, с грохотом два бойца несутся по проходу, топоча сапогами по недавно отмытому до блеска полу. За три шага до командиров переходят на строевой шаг, при подходе рука подлетает к шапке, кончики пальцев чуть-чуть ее не касаются, локоть напряжен, сама рука параллельна полу. Почти в крик:

— Товарищ старший сержант! Разрешите обратиться к сержанту Васильеву!

— Товарищ старший сержант! Разрешите обратиться к сержанту Фадееву! Павлов делает паузу, рассматривает сквозь решетку кровати стоящих навытяжку с ладонями у виска солдат. Вроде, замечаний у него не появилось.

— Разрешаю, — бросает, даже не пошевелившись, не привстав. Каждый из бойцов делает пол-оборота в сторону «своего» сержанта, и по очереди, по тому, кто подошел раньше, докладываются:

— Товарищ сержант! Рядовой Кузнецов по вашему приказу прибыл!

Товарищ сержант, рядовой Воробьев по вашему приказу прибыл! Теперь сержанты смотрят на них, переглядываются, кивают что-то друг другу.

— Вольно! Продолжать подшивание. Две фигуры в сапогах, защитного цвета брюках, белых рубахах и шапках синхронно разворачиваются кругом через левое плечо, в ногу ахают первые шаги строевым, а потом переходят на бег и возвращаются к своим ниткам-иголкам.

— Ну, что? — спрашивает Фадеев.

— Что-что, — бурчит Павлов. — По-моему, одинаково.

— Да вы что? — возмущается Васильев. — Какое же одинаково? Это ты своего Кузю длинного с моим «воробушком» сравниваешь, и говоришь — одинаково? Да, выходит, мой в два раза лучше, раз одинаково!

— Ну, хорошо… Пробуем одинакового роста?

— Идет!

— Рядовой Спиряков!

— Я!

— Рядовой Лежнев!

— Я!

— Ко мне! Ко мне! …Который день во взводе отрабатывается «подход-отход».

«Прием пищи»

— Взво-о-од, строиться на ужин! Двоих уже отослали раньше в столовую, чтобы накрывали на стол, а теперь все вместе строем, а может еще и с песней, пойдут туда же.

Есть хочется все время. Во-первых, холодно, и на холоде быстрее сгорает все, что ни съешь, а во-вторых, большинство просто не были готовы к нагрузкам. К постоянным физическим нагрузкам и недосыпу.

Поэтому команду к построению ждали, и строй сформировался в какие-то секунды. Все немного расслабились последние три дня. В казарме шел ремонт, а теперь еще покрасили полы, и их взводу выпало жить в это время в спортзале. Перетащили койки, поставили у стены, промыли полы, тумбочку выставили около входа, на тумбочку — дневального. Вот, вроде, и переселились. Конечно, в казарме теплее и привычнее, но зато спортзал не «на ходу», офицеры их как будто забыли, дежурный по части не заходил уже неделю. Ну вот… Сглазили.

— Взвоо-о-о-о-од! — истошно орет дневальный от входа. — Смир-р-рно! Дежурный — на пост дневального! Но на пост дневального, к выходу, вместо дежурного грохочет набойками Павлов, за три шага переходит на строевой, рука его подлетает к виску, разворачивая ладонь только в верхней части движения: