Арктическая одиссея - [48]

Данилыч привез песца, который был пойман на дальней (южной) приваде. На ближней, западной его приваде произошло то же самое, что и на моей восточной приваде.

Охотничий сезон открыт!

22 ноября.

Сегодня поймал первого песца, а Данилыч– двух, на каждой своей приваде – по песцу. Что меня удивило, он снял около привад все капканы и привез на станцию. Он так объяснил свой поступок. Дескать, не надо жадничать. Мы можем в течение недели выловить всех своих песцов. Их здесь мало. Мы их привадили, прикормили, и они отсюда не уйдут, но и со стороны не придут. Как правило, песцы в зимнее время сопровождают медведей, кормятся остатками их трапезы. Но в зимнее время вряд ли медведи посетят наш остров. Охота на песца – единственная наша охота, увлечение и забава, несколько заполняющая и скрашивающая томительное время полярной ночи. Так что не надо спешить. Постараемся растянуть охоту на все темное зимнее время, но я-то установил капканы. Завтра буду проверять. Если попадет песец, что ж, будет еще один трофей, хотя такое и нежелательно.

Сейчас погода тихая и морозная. Температура воздуха под сорок. По звездному небу перекатываются светлые, а иногда и расцвеченные лучи полярного сияния.

23 ноября.

После обеда посетил свою приваду. Песец не попал. Парадокс получается, когда охотник доволен, что зверь не угодил в капкан.

Снял капканы. Заниматься охотой в ближайшие дни будет трудно и небезопасно. Месяц на ущербе, и ночь становится темнее. На льду часто появляются свежие трещины. Не дай бог в темноте угодить в такую трещину!

30 ноября.

Наша отшельническая жизнь идет своим чередом. На море потрескивает, похрапывает, пошумливает лед, неистовые пурги сменяются затишьем, а вчера было грандиозное, необычайной красоты полярное сияние. После очередной игры и метаний по небу разноцветных лент и дуг образовалась грандиозная величественная корона, красоту которой трудно описать. Интенсивность свечения небесной короны была настолько сильной, значительной, что мы видели, как местами снег и ледяной купол излучали слабое зеленовато-фосфорическое сияние. И было светлее вокруг, и видно было дальше.

В свободное от основной работы время Данилыч занимается в своей мастерской различными поделками. Я много читаю и почти регулярно совершаю довольно длительные прогулки по острову вдоль берега. Виктор тоже читает, но иногда мы замечаем, как он безмолвно лежит на койке и отупело смотрит в потолок. Все реже делает прогулки на свежем воздухе, и теперь все труднее его выманивать на совместные прогулки. Хандрит наш товарищ. Боимся за него – не зацинговал бы, как в прошлый раз во льдах.

Я прогуливаюсь по своей тропе между валунов и камней различной величины вдоль берега до ледяного языка, расположенного примерно в полутора километрах от станции. Ледяной язык – это ледяной массив, несколько полого отходящий от центрального ледяного купола к обрывистому берегу. Ходить по нему опасно.

Сначала на таких прогулках в темноте меня иногда охватывала некоторая оторопь. Потом привык. Хожу, рассуждаю сам с собой, что-то сочиняю (это что-то написать пока не решаюсь), но больше вспоминаю свое прошлое. Особенно прошлое из детства и отроческих лет. И напеваю про себя, а то и запою во весь голос. Больше я люблю старинные песни. Я, как и многие мои сверстники, воспитан на песнях с патефонных пластинок Ковалевой, Руслановой, Сметанкиной, Михайлова, Утесова, Виноградова, Бунчикова, Нечаева и некоторых других современных певцов, но по душе мне народные песни. Вспоминаю такой случай. В то время мне было лет шесть, может, семь. Однажды летом я спал на террасе с открытой настежь дверью. Проснулся, а скорее, очнулся я от сна от громко распеваемой чудесной песни. Ее пел молодой мужской голос. Мы жили почти на окраине деревни, и я услыхал эту песню, когда певец еще не вошел в деревню. Сон с меня как рукой сняло. Затаив дыхание, слушал я эту необыкновенную песню, пока она внезапно не оборвалась где-то на середине деревни. Утром я рассказал своей бабушке про эту песню. Оказалось, что бабушка тоже слушала ее.

– Хорошая песня, – сказала бабушка. – Николай Хорьков возвращался с покоса и пел. Я его по голосу узнала. (В то время косили и заготавливали сено для своей скотины поздними вечерами и ночью. Днем же работали в колхозе.) Я попросил бабушку, чтобы она напомнила мне слова той песни.

– Хорошая песня, душевная, – снова повторила бабушка. – А начинается она так: «Я у матушки выросла в холе и кручины не ведала злой. Да счастливой девической доле позавидовал недруг людской». Затем бабушка по моей просьбе негромко пропела два первых куплета и умолкла, задумалась. Первый куплет той песни остался в моей памяти до сих пор, и мотив запомнил. На всю жизнь запомнил. Я стал просить бабушку допеть песню, но она отказала.

– Не пою я эту песню и в словах путаюсь. Не моя эта песня. Моя песня другая, выстраданная мною, судьбою мне данная.

Помню, как бабушка призадумалась и после минутного молчания тихо запела.

В калиновой роще пташки распевали;

Было слышно в поле голос раздается.

Было слышно в поле голос раздается,

Там подружка Леля с милым расстается.