Аркашины враки - [94]

Августа почувствовала странное волнение, как будто всё это новое счастье всерьез, и никогда не кончится.

– Скажи, я достоин любви? – спросил он.

– Как тебе сказать… – она насторожилась. И словно цитату вспомнила, хотя ничего она не вспомнила, а просто от волнения заговорила о Профессоре в третьем лице. – Он был прост, юн, остроумен. И коварен не по летам.

– Ты даже не представляешь, насколько коварен.

Она опять ему поверила. В его коварство. И не зря.

Профессор снял руку с её плеча, остановился, оглянулся и вдруг как будто рухнул, то есть остался стоять на ногах, но сделался трезвым и старым. Энергия в трубопроводе внезапно иссякла.

– Соломон! Теймураз! – позвал он. – Куда вы делись!..

В полном унынии подошли к своему шефу Солик и Темо.

– Смотреть на вас тяжко, помочь невозможно. Вы, кровопийцы, лишаете сил и меня, и себя. Идите прочь.

– Но батоно Профессор… – Темо попытался возразить.

– Цыц!

Вот, оказывается, какое старинное профессорское слово он знал.

– Цыц! – еще раз он повторил для убедительности, потряс пальцем перед носом у Темо. – Я вас увольняю. Обоих. Идите в жопу. В отпуск!..

У меня загул, у вас отгул. У меня запой, у вас отбой… Вон!!! – Его крик был ужасен. Он, кажется, сам ужаснулся и с трудом перевёл дыхание.

Августа не ожидала. Ни слова «цыц», ни слова «жопа», ни крика, ни стишков в стиле «рэп» про запой и отбой. Августа подумала: «Действительно, все изменилось».

– У тебя, наверное, и сотовый телефон есть? – спросила она.

– Да какая разница. – ответил он. – Никакой разницы.

И она обрадовалась. Он всегда так говорил.

Они стояли возле Кашвети, той самой церкви, с фресками Гудиашвили. Темо и Солик завершили полный круг по стадиону, вернулись к старту, который оказался для них и финишем. Сам Профессор не считал дистанцию пройденной. Повисла глухая тьма и такая тишина, какой на проспекте Руставели не бывало и глубочайшей ночью, разве что под утро. Но до утра было еще очень далеко. Августа и Профессор стояли и смотрели, как по скудно освещённой улице удалялись, не оглядываясь, два понурых сотрудника лаборатории сверхпроводимости.

– Я тебя спросила про Вахушти, что с ним?

– Вахо… Вахо. Ты знаешь, что его старший сын погиб?

– Нет.

– Погиб. А дом их сгорел. Сожгли. А сам Вахо заболел, ему сделали операцию, и теперь у него серебряная трубка в горле. Ещё – он снова женился.

– Живёт у жены?

– Нет. Помнишь его младшего мальчика, Гугу? Гуга отстроил с друзьями отцовский сожженный дом. Чёрт знает из чего. Из всего.

Из обломков главным образом. Слепил их все бетоном. Получилось не хуже, чем у Гауди в Барселоне. На пещеру похоже. Мне нравится… Зайди к ним… Но завтра. А сейчас пойдем к Гуге в его «точку»… Знаешь, почти все наши дети открыли кафе или магазинчики. Кроме моих балбесов.

Профессор вышел на обочину, поднял руку, и тут же из переулка высунула никелированный клюв огромная черная «Чайка», как будто ждала. Здесь и в прежние времена была стоянка «ночного такси особого назначения», просто Августа об этом не знала. А сейчас, хотя весь мир изменился, ночная стоянка осталась, только не такая уж… Не такая особая. Так, на всякий случай. Зато машина вот особенная, с распродажи госгаража досталась. Старьё! Но возит.

Всё это рассказывал шофёр, лица которого было не разглядеть, даже когда он забывал о руле и поворачивался к пассажирам: слишком далеко впереди сверкала его улыбка. В десять минут «Чайка» доставила их в Ваке, где в прежние времена ресторанчики и точки не водились, очень тихий это был район, здесь жил Белый Лис – Шеварднадзе. Жил на Круглой площади, в обычном шестиэтажном доме, но сразу на двух этажах.

– Вот этот дом, сейчас он здесь не живёт, – шофёру нравилось рассказывать про прежние времена, да еще по-русски.

Но Профессор его прервал:

– Стой!..

Они вышли в тишину, в темень, в свежий запах хвои. Так всегда пахло в Ваке, там, в сквериках и во дворах, росли корявые итальянские сосны и ливийские кедры, а за домами вверх по склону горы Мтацминды начинались заросли вереска, переходившие на вершине горы в парк культуры и отдыха с гигантским колесом обозрения. Как будто самой Мтацминды для обозрения не хватило бы. А дальше начиналась необозримая Грузия, страна небольшая, но «в складочку». Так что, если б складочки разгладить, Грузия получилось бы – ого-го.

Барашек

Но вначале, сразу за Мтацминдой, начиналась дачная местность, именно местность, посёлком не назовешь – просто дорога среди поросших лесом холмов и ущелий, по обе стороны которой редкие дачи. Так что дом от дома не видать. На одной даче жил красавец, каких мало на планете Земля. Смуглый, синеглазый, статный, с седыми висками, и по знаку зодиака – Овен. Бездна огненной энергии. Как-то весной, в конце пасхальной недели, Августа прилетела в Тбилиси вместе с приятелями. Рано-рано утром она отправилась в мастерскую к Пико, оставив в гостинице своих спутников отсыпаться. Мастерская у Пико была тоже в Ваке, в высотном доме на сваях. Лифт не работал. Вот у этого лифта она и встретилась впервые с синеглазым красавцем. Он тоже шёл к Пико. Им обоим не хотелось пешком подниматься на четырнадцатый этаж, тем более что хозяина в мастерской могло и не быть. И тогда красавец схватил Августу за руку и потащил в соседний подъезд. Там лифт работал. Они поднялись на самый верх, красавец открыл люк на крышу, с которой их чуть ветром не сдуло. По крыше, рискуя жизнью, они добрались до люка, который вёл в подъезд к Пико, и в два счёта оказались у железной двери мастерской. Дверь была приоткрыта, и из щели валил дым. Хозяин разводил огонь в камине. Он не нашёл пилы и засунул в камин не распиленное на поленья бревно. Бревно не разгоралось, но дымило нещадно. В этом дыму сыпал чёрным горошком и блеял прелестный барашек. Белый. Как у Маленького Принца на астероиде.