А на вершине Холма по-прежнему растёт пирамида камней. Со времени моего последнего появления здесь она стала явно шире и выше. Теперь она доходит мне чуть ли не до подбородка. Гаррон утверждает, что в полисе сложился уже целый миф о Богорожденной Деве, которая спустилась с небес, чтобы избавить этот мир от несчастий. Она осенила Гелиос своей благодатью, а после смерти и вознесения стала его небесной заступницей. Люди, женщины в основном, по вечерам приходят сюда молиться и верят, что если принести с собой камень, то их молитва будет услышана.
Гаррон полагает, что это позитивный момент. У нас в Гелиосе стала формироваться некая кровная общность: новое племя, этническое единство, новый народ, можно даже сказать — новая нация. А всякая подобная общность сразу же создает и собственный миф — о своих праведниках, о своих героях, о своём сотворении из исторического небытия.
— Вот увидишь, если нам повезёт и мы выживем, а я на это надеюсь, то лет через сто здесь будет воздвигнут грандиозный мемориал — Дева с мечом, в память о божественной воле, давшей нам жизнь.
Ну что же.
Всё может быть…
Леда прожила ещё около суток. Большую часть времени она пребывала в беспамятстве, но изредка приходила в себя и тогда разговаривала с Семеккой. Мы перенесли её в одну из комнат мэрии, там сохранился диван, а Гаррон, который почти сразу возник возле нас, раздобыл откуда-то пару полотенец и простыней.
Меня к ней больше не допустили.
Семекка сказала:
— Она не хочет, чтобы ты запомнил её — такой. Она умирает… Тяжёлый процесс… Честное слово, тебе не стоит смотреть на неё…
Так что Леду я больше не видел.
И сильнее всего меня в эти сутки мучило то, что если бы мы сейчас находились в Аркадии, то Леду, вероятно, удалось бы спасти.
В Гелиосе у неё шансов не было.
Она умерла около часа дня.
Семекка вышла из дверей муниципалитета, и по лицу её стало понятно, что Леды более нет.
Я ничего не знаю о ней. Я не знаю, как Леда жила до встречи со мной, чем увлекалась, чем занималась в Аркадии, влюблялась ли хоть раз, хоть в кого-нибудь, чего вообще хотела от жизни.
Нет, кое-что я всё-таки знаю.
Я знаю, что она умела читать. И читала всегда, когда только могла.
Не так уж и мало.
А кроме того, — это уже рассказала Семекка — Леда сама попросилась в пару со мной, узнав, что после разрыва с Ноллой я впал в депрессию.
Обронила тогда:
— Кажется, он умеет любить.
Семекка клянётся, что именно такие слова были произнесены.
Наверное, она чего-то ждала от меня.
Может быть, и любви.
Может быть, лишь — одного настоящего взгляда.
Такого, каким сама на меня посмотрела.
Жаль, что я ни о чём не догадывался.
Попросту не успел ни почувствовать ничего, ни понять.
И всё же главного в своей жизни она достигла. Она вырвалась из Аркадии, сделав шаг в опасный, жестокий, зато подлинный мир. Вырвалась из декораций картонного счастья и вытащила оттуда меня.
Вот, что я знаю.
А ещё я знаю, что Гаррон ошибается. Никакого памятника Небесной Деве здесь, на Холме, не будет. Во всяком случае пока я жив и могу что-то решать.
У нас больше не будет кумиров.
У нас больше не будет богов — ни электронных, ни заоблачных, ни земных, какой бы рай, какое бы благоденствие они нам ни сулили.
Никто ничего не получит даром.
Тем более — счастье, пусть даже оно и для всех.
Хочешь счастья — создай его сам.
А если кто-то посчитает себя обиженным и захочет уйти, что ж, пусть уходит — ищет другую судьбу.
Я достаю из кармана камешек, подобранный на тропинке, и кладу его на верх пирамиды.
Вот что здесь будет — просто пирамида камней.
Камешек мой чуть соскальзывает, и через секунду его уже не отличить от всех остальных…
