Аркадия - [23]

Значит, где-то неподалёку должна быть вода.

Работая локтями, он проползает десятка два метров вперёд, и в самом деле — вот оно, неожиданное спасение: озерцо — не озерцо, лужица — не лужица, промоина в чёрной земле, поблескивающая такой же чёрной водой. Он зачерпывает её ладонью, плещет в лицо, глотает, опять зачерпывает, опять плещет, глотает, вспоминает наконец, что у него в рюкзаке есть кружка, высвобождает её и до краёв наполняет самым драгоценным напитком на свете…

Через час они, все втроём, лежат в тени ельника, заслоняющего их от солнца, на прохладном мху, успокоительно пропахшем водой, и постепенно, ещё не веря, что выжили, приходят в себя.

Леда вновь взяла командование в свои руки. Очнувшись, сразу же объявила, что после сильного обезвоживания надо соблюдать осторожность: пить небольшими глотками, с перерывами, чтобы усвоилось, иначе эффект будет противоположный.

Предупреждение запоздало. Минут пятнадцать назад Дима уже вывернуло наизнанку, когда он, не сдержавшись, напился до свинцовой тяжести в животе. Сейчас, впрочем, ему значительно лучше, он по одной срывает и языком давит во рту ягоды крупной черники, их кисловатый вкус приглушает остатки жажды.

Поляна выглядит не слишком приветливо. Ельник здесь сросшийся, плотный, во мраке его поблескивает проседью паутина. Из кочек черничника, старого, в ржавых скрюченных листьях, торчат громадные мухоморы со слизистыми бугорками на шляпках. Леда опять-таки предупреждает, что есть их нельзя, даже прикасаться опасно. Оживает она раньше всех. Уже сидит, разложив на коленях карту, и отмечает что-то на ней, бормоча под нос:

— Вот тут и вот тут… Если пойдём обратно, надо будет взять немного южнее…

— А ты собираешься возвращаться? — странным голосом спрашивает Семекка.

— Ну, когда-нибудь… я думаю… всё же придётся…

Дим приподнимает голову. Он изумлён: что значит «когда-нибудь»? О чём это она? Их ведь ждут в Аркадии, и чем скорее — тем лучше.

Семекка, будто прочтя его мысли, хмыкает:

— Лично я больше не намерена видеть эту популяцию хомяков.

Теперь поднимает голову Леда:

— Ну ты, мать… давай это… поаккуратнее…

— Да?

— Думай, что говоришь.

— А я, напротив, говорю то, что думаю, — отвечает Семекка. — Чем мы там, в нашей Аркадии, отличаемся от животных? Животные едят, спят, размножаются. Мы в Аркадии — едим, спим, размножаемся, разницы никакой. Единственное, что у нас нет живорождения, потомство выращивается в Инкубаторе. — Она снова хмыкает. — Ах да, извини, упустила: человеку, поскольку он обладает сознанием, требуется ещё и некий высокий смысл, чтобы жизнь его была, так сказать, полна… Ну так мы этот смысл имеем: ухаживание за цветочками, вырезание всяких фиговин из дерева, сочинение дурацких песенок, бег идиотов по кругу, лягушачьи прыжки… — что там ещё предлагает наш благословенный Эразм… Все при деле, все удовлетворены. Ни один хомяк ни о чём не задумывается… Счастье!.. Ух, как я их всех ненавижу!..

Леда хлопает себя ладонями по коленям:

— Замолчи!

— Да? И сколько мы будем молчать? — неожиданно спокойно отвечает Семекка. Кивает на Дима. — Мне кажется, что ему давно пора знать.

Тот садится.

— Что мне пора знать?

Они обе смотрят на него, словно оценивая.

Пауза неприятно затягивается.

— Так что?

Наконец Леда вздыхает и, вероятно, приняв необходимое, но болезненное решение, говорит:

— Мы в Аркадию не вернёмся.

И далее, медленно, тщательно подбирая слова, не отводя глаз от Дима, словно гипнотизируя, объясняет, что Аркадия деградирует. Об исчерпании ресурсов ты знаешь. О сокращении численности населения — тоже. Урановые таблетки, за которыми мы идём, не помогут, они только продлят агонию. Дело в том, говорит Леда, что, получив счастье даром, мы утратили способность выходить за пределы возможного. Променяли будущее на вечное настоящее. Заплатили золотом за тусклую медь…

— Грызем корм, спариваемся, больше ничто нас не интересует, — добавляет Семекка.

Леда протягивает ладонь в её сторону:

— Подожди.

— До него же ни хрена не доходит!

— Говорю: подожди!

Семекка, однако, не хочет ждать. Она ощеривается, и голос её звенит:

— Совершать открытия!.. Писать великие книги!.. Спускаться на дно океанов!.. Исследовать космос!.. Вот, что есть человек. А не коврики вышивать, не смаковать экзотические пищевые добавки!..

Дим чуть не опрокидывается от такого взрыва эмоций.

Он в растерянности:

— Какой ещё космос?

Семекка фыркает:

— Какой-какой? А вон тот, — тычет указательным пальцем в небо, блеклое от жары. — Тот, где планеты, звёзды, галактики… Ты хоть знаешь, что такое галактика?.. Или что такое Солнечная система?.. Ты вообще слышал, что люди уже высаживались на Луне?.. — Она оборачивается к Леде. — Нет, он всё-таки безнадёжен.

— Подожди, — опять одёргивает её Леда. — Ты слишком давишь. Мы тоже — не сразу всё это поняли.

Она складывает карту, убирает её в рюкзак и голосом, которым обычно разговаривают с маленькими детьми, говорит, что в каждом полисе — ещё при основании их — был создан превосходно оборудованный Научный центр, с прекрасными лабораториями, со всей необходимой для исследований техникой. Предполагалось, что люди, освобождённые от тяготы материальных забот, люди, чьи первичные потребности будут полностью удовлетворены, займутся возрождением мира. Они восстановят земли, опустошённые войнами и эпидемиями, стабилизируют биосферу, покончив с губительной эксплозией мутаций, создадут новое общество, где будут сведены к минимуму корысть, эгоизм, нетерпимость — то, что породило нынешнюю катастрофу… Вышло с точностью до наоборот. Как только первичные потребности, во многом благодаря Искинам, были удовлетворены, выяснилось, что подавляющему числу людей, кроме этого, ничего не нужно. Максима Бентама: счастье для большинства, сама по себе перспективная, спонтанно преобразовалась в нечто иное: счастье даром, для всех, и пусть никто не уйдёт обиженным…