Аркадия - [15]

Грянул гонг, ударив меня точно звонкой сковородкой по голове.

Барат пересёк белую линию и, как бы надломившись, упал, проехал немного вперёд всем телом. Я едва успел отвернуть, чтобы не наступить на него — затормозил, подпрыгнул, потоптался на месте, опять подпрыгнул.

Я никак не мог успокоиться.

Во мне бурлили нерастраченные до конца силы.

Глава 5. Лес

К концу дня становится ясным, что они окончательно заблудились. После смерти Раффана руководство группой, естественно, берет на себя Леда и спокойным, но непререкаемым голосом говорит, что главное сейчас — уйти от калебов. Следующие четыре часа они в хорошем темпе идут сквозь лес, который становится то гуще, то реже, идут практически наугад, доворачивая туда, где между деревьями брезжит просвет, а затем, наконец наткнувшись на мелкую речку, скорее на широкий ручей, струящийся по камням, ещё около часа бредут вверх по течению. Останавливаются они лишь к вечеру, когда воздух начинает темнеть: Семекка падает, оступившись, соскользнув с камня ногой, кое-как становится на четвереньки, снова соскальзывает. Её с трудом выволакивают на берег.

Сил ни у кого нет. Дим с Петером всё-таки умудряются развести костёр. Доедают последнюю пищевую пасту из тюбиков, запивают её сырой водой из ручья — даже Леда не напоминает, что, раз уж дезинфицирующие таблетки закончились, воду следовало бы вскипятить. О том, чтобы установить ночные дежурства, она тоже не заикается: бесполезно. Семекка и Петер уже посапывают, прижавшись друг к другу. У Дима веки безнадёжно слипаются, отгораживая его от всего. Вздёргивая их в наваливающейся дрёме, он с тупым удивлением отмечает, что Леда, тем не менее, ещё сидит у костра, развернув на коленях карту, сверяясь то с компасом, то с шагомером.

Шепчет:

— Так где же мы?.. Где мы?.. Где?..

Ответа на этот вопрос ей, видимо, не найти. Кругом лес и тьма, простирающиеся на тысячи километров, и нет ничего, кроме леса и тьмы, кроме встающих из буреломов теней, кроме шорохов и поскрипываний обросших лишайниками древесных стволов.

Диму кажется почему-то, что если они заснут, то больше уже не проснутся. Лес поглотит их, растворит в своём мраке, так же, как первую экспедицию. Раффан погиб, до Гелиоса им не дойти, никто не узнает, что с ними случилось.

Но когда — как представляется, всего минут через пять — он открывает глаза, то поляна с мелкими валунами, высовывающимися из травы, уже залита утренним солнцем, приветливо трепещет листва, жизнерадостно перелетают с места на место какие-то жужжащие насекомые, небо такое синее, словно только что появилось на свет, а у костра, который, оказывается, не погас, сидит человек и деловито поворачивает что-то подвешенное над огнём: запах жареного мяса разносится, наверное, метров на сто.

Тут же Дим замечает резкое движение неподалёку. Леда, лежа на животе, прильнула щекой к прикладу, изготовившись для стрельбы:

— Ты кто?

Голос у неё со сна — смесь фальцета и хрипа. Палец — на спусковом крючке.

— Меня зовут Яннер, — неторопливо говорит человек. — Уберите ружьё, я не представляю для вас угрозы. Вообще — не шумите. В лесу не стоит шуметь. Здесь каждый звук что-то значит. Рёв — это хищник заявляет права на свою территорию. Писк или визг — сигнал об опасности. Гомон вспугнутых птиц — кто-то идёт. Обзор в лесу ограничен, надо полагаться на слух. Знаете, как я вас нашёл? Услышал вчера пальбу.

В речи его звучит странная рассудительность. Словно школьник отвечает у доски выученный урок. И, проморгавшись, Дим видит, что это и в самом деле подросток, лет четырнадцати-шестнадцати, в потрёпанном, но ещё крепком комбинезоне.

Леда одним плавным движением усаживается, по-прежнему держа ружье наготове.

— Откуда ты?

Яннер пожимает плечами:

— Давайте сперва поедим. Мне тут удалось зайца добыть, удачный выстрел из лука. Тоже правило для тех, кто обитает в лесу: если существует возможность поесть, ей надо пользоваться…

Устоять перед приглашением невозможно. Прошли те дни, когда один вид кроваво освежеванной тушки вызывал у них отвращение. Сейчас дымный запах жаркого сводит с ума. Через минуту заяц разодран на части, воздух заполняется звуками поспешного жевания и причмокиваний. Жестковатые, но восхитительные на вкус куски они запивают отваром, Яннер приготовил его из зонтиков подсохших цветов. После осточертевшей пищевой пасты у них настоящее пиршество.

А пока они торопливо насыщаются, сглатывают, облизывают жирные пальцы, Яннер рассказывает, что он вырос в полисе, который собственного имени не имел — просто Город, так его называли. Судя по деталям, это был маскулинный полис, «голубая культура», базирующаяся на чистых генетических линиях, Эразм, помнится, рассказывал о чём-то таком. Судьба полиса оказалась трагичной: пришла «слюдяная чума», школа-питомник, где Яннер учился, вымерла практически вся, ну вот — он ушёл…

При слове «чума» все замирают. Семекка аж вздрагивает, что-то роняет, а Петер с испугом смотрит на кость, которую до белизны обглодал. Яннер, однако, так же рассудительно говорит, что бояться нечего: было это больше года назад, и он ведь не заболел.

— Сам ты можешь и не болеть, но при этом быть носителем вируса, — замечает Леда.