Аркадия - [14]

Всё же закопошился у меня внутри крохотный червячок. Даже в моменты наибольшего напряжения на тренировках я ощущал, как он подгрызает сердце. На районных соревнования я еле-еле сумел обойти Зигги, державшего здесь чемпионский титул два года подряд. А ведь на Больших Играх Зигги не поднимался выше седьмого места.

Какой же результат в таком случае ждёт меня?

В день Праздника я уже мало что соображал. Всё окружающее как бы стянулось в узкий пучок, за пределами которого ничто значения не имело. Я знал одно: сегодня я должен бежать, причём настолько хорошо, насколько смогу. Всё остальное я воспринимал как-то расплывчато: и наш торжественный марш вдоль стадиона, кипящего зрителями, тут я впервые увидел Барата, он был на полголовы выше меня, и построение возле памятника Великому Бентаму, и короткую приветственную речь, с которой к нам обратился Эразм, и флаги, и гимн, и волны аплодисментов, и выступления победителей прошлых лет. Отдельные движения или слова я ещё интуитивно улавливал, но всё остальное покачивалось и дрожало будто в тумане.

В общем, сразу после того как, взлетев над фанфарами, прозвучала знаменитая максима: «Счастье даром, для всех! И пусть никто не уйдёт обиженным!», тренер заботливо увёл меня вниз, в комнату релаксации, уложил на топчан, дал глоток слабого чая и велел подремать, ни в коем случае не высовываясь наружу, опять-таки чтобы не перегореть. Там я и провел около трёх часов, пока соревновались в поднятии тяжестей, метании копья, в прыжках, в стрельбе из лука. Я действительно впал в какую-то расслабляющую дремоту, слегка омываемую невнятным шумом, докатывающимся сверху, со стадиона. Он, впрочем, мне не мешал. Ни одной мысли у меня в голове не было. Единственное: я был рад, что ещё в незапамятные времена из Игр были исключены борьба всех видов, бокс, футбол, баскетбол — контактные виды спорта, провоцирующие насилие, иначе мне пришлось бы ждать значительно дольше.

Очнулся я лишь тогда, когда тренер Максар чуть ли не за руку вывел меня наверх и мне в уши ударил гул возбуждённого стадиона. Я вдруг точно проснулся. А уж хлопок традиционного стартового пистолета буквально бросил моё тело вперёд, ноги сами начали отталкивать пружинящее покрытие.

Однако по-настоящему я пришёл в себя только к концу первого круга. Ситуация к тому моменту образовалась такая: лидировал, как и в прошлом сезоне, Барат, от основной группы он сразу же оторвался метров на двадцать, действительно пёр и пёр, словно бульдозер. Я же бежал шестым или седьмым, рядом, надсадно вдыхая и выдыхая воздух, держался костлявый Зигги. Между прочим, когда он проиграл мне районные соревнования, то не слишком переживал: хлопнул по плечу и сказал, что всё правильно: он и сам в этом году собирался оставить бег, глупое занятие, уже не по возрасту, есть у него более привлекательная идея.

Сейчас он мне заговорщически подмигнул, и я сообразил, что, как бы там ни было, но всё идёт точно по стратегии, которую разработал тренер Максар. Согласно его хитрому плану, я первые три круга не должен был никак проявлять себя, держаться в серединке, беречь силы, вперёд не рваться, пусть все думают, что я повторю прошлогодний результат Зигги. На четвёртом круге мне следовало аккуратно переместиться в число лидеров пелетона, их будет, полагал тренер, всего двое: Грумель из Фиолетового района и Караман из Зелёного. Обоих можно не опасаться, они к тому времени уже исчерпают свои резервы. А вот в начале пятого круга ты должен прибавить темп, достать Барата, но пока что не обгонять, сопеть в затылок, пусть он запаникует, тоже прибавит, скорее всего собьёт дыхание. В общем, давить на психику. И на последней трети — я там встану, махну синим флажком — резкий спурт и лететь, лететь как стрела к финишной ленточке. Барат сломается, считал тренер. Он уже трёхкратный чемпион Больших Игр, привык побеждать без усилий, не сумеет мобилизоваться. Вот увидишь: он сдохнет.

— Ты уж не подведи, — как-то искательно, заглядывая мне в глаза, сказал тренер Максар.

Я его понимал. Через пару месяцев тренеру Максару исполнялось шестьдесят пять лет.

Пора в Дом Снов.

Следующих Игр он уже не увидит.

Собственно, пока всё так и шло. На четвёртом круге я, соблюдая предельную осторожность, постепенно, по сантиметру, переместился вплотную к лидерам, особого труда это мне не составило, а на пятом прибавил темп и начал уверенно догонять Барата. Правда, некоторое время меня беспокоил фиолетовый Грумель — он тоже прибавил темп и метров двести, точно привязанный, шёл вровень со мной, но в конце концов начал медленно отодвигаться назад и ещё метров через пятьдесят я перестал слышать его рвущееся дыхание. А вот Барат, напротив, почувствовав меня за спиной, несомненно занервничал. Попытался от меня оторваться, но ему это не удалось. Завертел головой, чего делать, конечно, не следовало, и действительно сбился с шага. Жребий лёг так, что мы бежали по соседним дорожкам, и я хорошо видел, как расплываются на его жёлтой майке тёмные пятна пота.

Барат явно запаниковал. Тем более что стадион взревел, почувствовав надвигающуюся сенсацию. Этот рёв меня обнадёжил и подтолкнул, я ещё поднапрягся и наконец обошёл Барата. Правда, как тут же выяснилось, ненадолго. Барат, чуть нагнув массивную голову, вдруг вновь оказался впереди меня на целых два шага. Я прибавил ещё, и Барат, вопреки всем ожиданиям, тоже прибавил. Что бы там тренер ни говорил, но он и не думал сдаваться. Разрыв между нами хоть сокращался, я чувствовал это, но очень медленно, по волоску, а до финиша оставалось уже всего ничего. Честно говоря, я вдруг растерялся. Червячок сомнений, в течение всего забега дремавший, неожиданно заворочался и укусил мне сердце. Происходило что-то не то. Каким-то жутким усилием мне удалось отыграть сперва один шаг, затем — больше половины второго. Теперь мы с Баратом бежали почти вровень. Правда, именно что почти. Он всё-таки был впереди — на жалкие сантиметры, но обгонял, обгонял меня! Я видел сбоку его оскаленную физиономию, вытаращенные глаза, капли пота на щеках. Я слышал, как он всхлипывает от недостатка воздуха. Барат действительно подыхал. Ах, если бы мне ещё хотя бы сто метров!.. Пусть даже не сто, пусть пятьдесят, пусть тридцать, пусть двадцать!.. Вот только этих спасительных двадцати метров уже не было.