Аркадия - [51]
– Еще показывал он, – продолжал Опик, – зуб, вырванный с правой стороны пасти зверя, называемого, если правильно помню, гиеной. Сила этого зуба в том, что если даже неискусный охотник привяжет его к руке, то никогда не промахнется ни копьем, ни стрелой. А на человека, который носит язык того же зверя под пяткой, никогда не залает собака. А кто будет носить на левой руке шерсть гиены, взятую с ее морды и со срамных частей, тот на какую пастушку только посмотрит, – та и против желания пойдет за ним, куда он захочет[239]. А кто положит любой женщине на левую грудь сердце ночного филина, тот заставит ее выдать во сне все ее тайны.
Так, перескакивая в разговоре с одного на другое, мы достигли подножия высокой горы, к которой (как говорил нам заранее Опик) и должны были прийти, оставив позади равнину. Здесь Опик прервал свой рассказ, и вскоре мы, по воле нашей фортуны, увидели самого́ святого старца, отдыхавшего под неким деревом. Заметив, что мы приближаемся, он встал и пошел нам навстречу. Он и в самом деле выглядел весьма внушительно, со своим изборожденным морщинами челом, бородой и волосами, длинными и белыми, белее, чем руно тарентийских овец[240]. В руке его был прекрасный можжевеловый посох, какого никто никогда не видывал у наших пастухов – с чуть загнутым концом, из которого как бы выходил волк, уносящий ягненка. Он был вырезан с таким искусством, что при его виде могли залаять собаки.
Почтив сначала Опика, а потом и каждого из нас подобающим приветствием, Энарет пригласил нас присесть в тени. Здесь он раскрыл свою суму из пестрой, в белых пятнах, шкуры косули, вынул оттуда, вместе со всякими припасами, изящную флягу из тамариска и предложил всем испить из нее, чествуя общего бога-покровителя. После недолгого завтрака, обратившись к Опику, он спросил, зачем мы вышли в путь такой большой толпой. И тот, взяв за руку влюбленного Клоника, отвечал:
– Добродетели, которыми ты славишься, и крайняя нужда этого несчастного пастуха принудили нас прийти в эти леса, Энарет. Он, предавшись любви сверх должного порядка и не умея обуздать себя, тает поистине как мягкий воск от пламени. Но об этом недоумении мы не ищем ответов у твоего и нашего бога, которые он, больше, чем любой другой оракул, священными ночами дает пастухам в этих горах; мы лишь просим тебя о помощи, чтобы ты немедля избавил его от любви и вернул ожидающим его лесам и всем нам, и верим, что ради тебя вернутся к нему и все утраченные радости. Не будем скрывать от тебя, что́ он за человек: тысячу белорунных овец пасет он в здешних горах; летом ли, зимой ли – всегда у него в достатке свежее молоко. А о его пении не буду тебе говорить; ибо, когда ты освободишь его от страсти, тогда и сам сможешь его послушать, и искусство его тебе, я уверен, понравится.
Пока Опик говорил, старый жрец внимательно смотрел на бородатого пастуха и, подвигнутый к состраданию бледностью его лица, уже собирался ответить, – как до наших ушей от ближних рощ долетел приятнейший наигрыш в сопровождении нежного голоса. Обернувшись в его сторону, мы увидели, как у маленькой речушки, под ивой сидит одинокий козопас, забавляя музыкой свое стадо. Мы сразу пошли к нему. Он же (имя его было Эленк[241]), только увидев, что мы приближаемся к речке, тут же, будто с досады, умолк и спрятал свою лиру. Тогда наш Офелий, сам всегда доступный и доброжелательный к просьбам других пастухов, оскорбившись такой неучтивостью, задумал обидными словами вызвать Эленка на пение. Издевательски подшучивая, он стал вынуждать его к ответу такими стихами:
Эклога девятая
Офелий
Эй, расскажи мне, козопас молоденький,
Да не сердись: твое стадёнко шалое
Пасти безумно так – кто научил тебя?
Эленк
Эй, старый волопас, какой ты глупостью
Был обуян, сломавши лук у Клоника
И многих пастухов смутив раздорами?
Офелий
А разве не тобой шел опечален
Сельвагий, потеряв свирель с гремушками?
Их ты стащил, бродяга непотребнейший!
Эленк
А ты не схоронился от Урания —
Уж он тебе язык лукавый выкрутил:
Козла украл, нашли тебя по запаху!
Офелий
Он проиграл его, дерзнув со мною в пении
Тягаться, правый суд Эргаста высмеяв,
Меня плющом и миртом увенчавшего.
Эленк
Ты выйграл в пении? Я слышал, как с Галицием
При состязании твоя свирель визжала,
Будто овца, что тащат на заклание!
Офелий
Споем на спор, и перестань насмешничать;
Ставь на́ кон твою лиру из крушинника,
И пусть Монтан решает нашу тяжбу!
Эленк
Корову ставлю, средь лугов мычащую,
И шкуру, и двух оленят прирученных,
Воскормленных тимьяном и кислицею.
Офелий
Ставь лиру; я ж даю две чаши буковых,
В них сможешь коз доить, как я и делаю;
Ведь стадо коз и я пасу для мачехи.
Эленк
Смотри, потом меня ты не разжалобишь,
Чтоб не открыл я твой позор. А вот Евгений наш!
Не может быть, чтобы остался ты небитым!
Офелий
Хочу судьей Монтана, как старейшего,
