Аркадиана - [9]

-- Кто? - спрашиваю я неприветливо.

-- Нинка! - кричат из-за двери. - Это я! Открой!

К утверждениям типа "это я" я вообще отношусь подозрительно, но тут трудно ошибиться. Вера, и костюм на просвет тот же, васильковый.

Я открываю дверь. У Веры на губах блуждающее послевкусие веселой улыбки, и в руках бутылка красного портвейна "Алушта".

-- Нинк! - кричит она на весь дом, по крайней мере, мне так в ужасе кажется. - А я забыла, какой у тебя этаж. Хожу тут, слоняюсь по дому. С одним дедушкой игривым познакомилась...

-- Пошли, пошли, не кричи, - говорю я и быстро затаскиваю ее в квартиру, пока не вылезли все соседи и не проверили, кто такой громкий ко мне явился.

Мы сидим на полу, на драных подушках, пьем массандровский портвейн из бабушкиных стаканов образца пятьдесят какого-то года и закусываем квашеной капустой. Ничего, жить можно. Завтра я пойду и куплю сыру, оливок, минтайской икры, селедки с можжевельником и копченых крылышек. Сегодня достаточно капусты. Вера уже несколько раз окунула в портвейн кисть платка, но этим обстоятельством не огорчается. Балкон открыт, можно смотреть на звезды, но звезд не видно, видно ничего вместо неба, бурое и мутное. Это ничего меняет только оттенок, и оттенки все такие похабные, что слов нету.

-- Нинк, - говорит Вера, точно ее осенила глубокая мысль. - Купи себе телескоп.

-- Угу, - говорю я, кивая. - Вот его-то мне и не хватало. Что в нем смотреть? Окна напротив?

-- А что, - говорит Вера рассудительно. - Тоже интересно.

-- Побьют, - говорю я тоскливо.

-- За что? - спрашивает Вера.

-- За все, - говорю я. - У нас за все бьют.

Мы выпиваем еще по полстакана и лезем пальцами в капусту.

-- Я у них урод, - говорю я, продолжая ранее прерванную мысль. - Ничего не сделаешь. Ну я такая, что ж теперь... Не вышло из меня успешной личности. Если бы я с утра до ночи вытирала племянникам задницы... убирала, готовила...меня бы, может, простили. Не любили бы. И не уважали... Примирились бы, что урод приносит пользу. А сейчас я и пользы не приношу. Никому... Но и задницы вытирать не тянет, ей-богу...

-- А ты их того... шевели, - советует Вера. - Они привыкли, что ты какая-то смирная. Они от тебя должны быть в тонусе!

-- Они от меня достаточно были в тонусе, - говорю я и устало машу рукой. - Они уж устали быть от меня в тонусе.

-- Ну вот, и расслабились. Вот посмотри... - она, широко потянувшись, протягивает руку к трубке. - У ваших какой телефон? - она смеется, точно вспомнила что-то забавное. - Ты знаешь, я ведь школьные телефоны так хорошо помню, пятнадцать лет не звонила, а все равно как вчера... А твой забыла.

Я подскакиваю на месте. На подушке.

-- Ты чего? - говорю я недоуменно. - Ты чего хочешь делать?

-- Как чего. Маме твоей позвоню, - Вера подтягивает телефон за провод, рискуя оборвать его совсем. - Она все-таки тебе мать или не мать?

У меня от стремительности событий дыхание перехватывает.

-- Не надо! - кричу я, глотая воздух. - Ты что? - но Вера уже вспоминает номер и, решительно прицелившись, засовывает палец в диск. - Заткнись, - говорит она, отмахиваясь от меня кистями, с которых капает портвейн. - Не мельтеши.

Я замолкаю, и сердце колотится от волнения. Я боюсь, и мне безумно интересно, что она скажет. В Вериной легкости мнится что-то чудодейственное, что может одним махом разрушить все преграды и переключить в моей семье невидимый тумблер с минуса на плюс.

-- Анна Тимофеевна? - спрашивает она вредным вибрирующим голосом. - Анна Тимофеевна, это Вера Зотова, здравствуйте, если вы помните, да... О, замечательно... да... Я? Я у Нины сейчас. Вы не могли бы подойти, Анна Тимофеевна, она себя что-то плохо чувствует... Нет, не может, нехорошо ей, да... Спасибо, Анна Тимофеевна.

Она преспокойно кладет трубку, довольно облизывается и восклицает:

-- Помню же! И как маму твою зовут, помню.

Я тем временем в ужасе подбираю упавшую челюсть.

-- Да ты что... - говорю я пораженно. - Ошалела совсем? Ты ж так до инфаркта человека доведешь.

-- Ну извини, - говорит Вера, пожимая плечами. - Я могу что-то путать... но по-моему, до инфаркта твоим далеко. Ну не от твоего здоровья они его схватят...

Я в панике вскакиваю на ноги и пытаюсь броситься на все четыре стороны одновременно - и потому остаюсь на месте.

-- И что? - кричу я. - Она сейчас придет?

Вера только хмыкает.

-- Придет, конечно, - заявляет она уверенно.

-- И что? Что я ей скажу? Что мы пошутили? Что я здорова, как лошадь? Это помощь твоя такая?..

Веру не проймешь. Она словно меня не слышит.

-- Да не бегай! - командует она легкомысленно. - Ляг и глаза заведи. И вздыхай тяжело. Учи ее. Как маленькая, ей-богу.

На лице у нее крупными буквами - снисходительное удивление моей наивности. Я так и читаю этот приговор на веки вечные. Но я-то знаю маму. Ее не обманешь.

Я бросаюсь на кухню. Там в картонной коробке, на полочке - остатки бабушкиных лекарств. Надо что-нибудь хлебнуть, чтоб малость поплохело. Вот сердечные, подходит... При таком запахе волей-неволей поверишь в неприятности... Валокордин... я трясу пузырек в рот и брызгаю несколько капель на платье. Вера возникает в дверном проеме, скептически наблюдает за мной и роняет: