Аристотель. Идеи и интерпретации - [128]

Главное у Герофила — совсем не теория пульса, а осмысление медицины как теоретико-практической специальности, в основе которой лежат анатомические исследования и экспериментальный метод. Можно ли считать последователями Герофила врачей, в принципе отвергающих значение анатомических вскрытий и теории медицины? Конечно, нет. Сфигмология в наследии Герофила — лишь один из прикладных аспектов медицинской практики. Например, нам известно, что Андрей Александрийский интересовался проблемами физиологии, в частности природой и местонахождением центра управления произвольными функциями. По его мнению, не существовало высшей силы, направляющей способность человека к жизни и разуму, которая отождествлялась бы с понятием «душа». Он ставил знак равенства между понятиями «душа», «разум» и контролирующими способностями (т. е. понятием «чувства»). Элементы материализма, угадывающиеся в этой интерпретации, на наш взгляд, не имеют большого значения: до нас не дошли труды Андрея Александрийского, и его представления об этом вопросе мы не можем достоверно реконструировать. Вместе с тем ясно, что его профессиональные взгляды укладываются в понятие «теоретическая медицина». По нашему мнению, оценка того или иного врача как «герофилейца» на основе только одной из черт, присущих наследию Герофила (в данном случае интереса к сфигмологии), не верна. В действительности, нам требуется комплексный анализ взглядов врачей, включающий в себя их подходы к общей патологии, клинической практике и натурфилософии. Только в этом случае мы сможем исторически достоверно реконструировать историю античной медицины.

Очевидно, что объяснительный потенциал натурфилософских систем III в. до н. э. не был достаточным по отношению к такому сложному предмету, как медицина. Любые попытки построения универсальной медицинской теории, без сомнения, приводили к определенным ошибкам. Врачи, имевшие большой практический опыт, могли приходить к неприятному выводу о том, что значительная часть открытий их учителя Герофила практически бесполезна в повседневной деятельности за счет ограниченности терапевтического арсенала. В результате следовал вывод об ошибочности всех (или почти всех) теорий. Здесь речь идет об очень тонком моменте, когда выдающиеся основатели школы эмпириков убеждались в ограниченном потенциале теории и призывали уделять больше внимания систематизации практического опыта, а их менее талантливые ученики даже полностью отказывались от использования данных анатомии и физиологии. Всегда следует помнить, что облик той или иной врачебной школы в масштабах всего Средиземноморья определялся уровнем знаний и умений практикующих врачей.

Развитие древнегреческой медицины в VI–IV вв. до н. э. можно охарактеризовать как зарождение рациональных методов познания и, по сути, появление профессии врача в современном ее понимании. Еще в текстах «Корпуса Гиппократа» (например, «О древней медицине») мы встречаем отголоски дискуссии относительно искусства врачевания: является медицина самостоятельной профессией или неким особым искусством? Соответственно, достигает ли человек, владеющий таким искусством (то есть врач), больших успехов в лечении недугов, чем жрец-заклинатель, призывающий на помощь духов и многочисленных богов, или простой гражданин полиса, полагающийся на свой здравый смысл в заботе о собственном здоровье? Ранее мы уже затрагивали эту тему в контексте описания конфликта между формирующимся сословием врачей-рационалистов и представителей языческого духовенства, а также всевозможных странствующих шарлатанов [21, с. 514–543]. Врачи, боровшиеся за престиж своей профессии, приходили к выводу о том, что при получении дополнительных теоретических знаний об устройстве и функционировании человеческого тела они могли расширить свой лечебный арсенал (открыть новые способы фармакотерапии, изобрести новые инструменты и т. п.). Иными словами, развитие новой теории может расширить практические возможности. Образование в то время, в первую очередь, ассоциировалось с изучением философии. Именно различные философские школы предлагали ту или иную картину мира, которая в идеале могла бы способствовать объяснению материальных явлений, в том числе здоровья и болезни. Натурфилософские идеи Платона, а вслед за этим блестящие практические результаты, достигнутые в естествознании Аристотелем и его учениками, вселяли значительную надежду. Однако в III в. до н. э., уже после работ Герофила, врачи могли убедиться, что накопление дополнительных теоретических знаний не привело к расширению практических возможностей.

М. Фреде следующим образом характеризует возникновение школы эмпириков: «Эмпириками были врачи, которые считали, что все медицинские теории имеют общую черту — опираются на спорные предположения, истинность которых не может быть установлена окончательно… Из этого, по их мнению, следовало, что истинность подобных предположений не может быть установлена и что даже с помощью разума подобные вопросы не удастся разрешить» [29, p. 82–83].

В этой позиции есть довольно стройная внутренняя логика: если все существующие теории либо в чем-то ошибаются, либо не до конца проясняют вопросы, стоящие перед исследователями, можно предположить, что никакая теория и в будущем не постигнет истину в полной мере. Более того, если столь продолжительные усилия, освященные авторитетом Гиппократа, Аристотеля и т. п., не привели к существенному расширению практических возможностей медицины, то, возможно, эти усилия не имеют смысла и их не стоит предпринимать. Эмпирикам казалось более надежным и безопасным полагаться на определенный набор хорошо проверенных на практике представлений и подходов. Эмпирики указывали на сомнительность бесконечных дискуссий по вопросам общей патологии и их конечную практическую бесполезность. На уровне здравого смысла разум может предлагать разные правдоподобные аргументы в пользу той или иной точки зрения, однако правдоподобие этих доводов не будет свидетельствовать об их истинности. Разумеется, врач, чувствующий свою ответственность перед пациентом, никогда не будет полагаться на предположения, достоверность которых сомнительна. Еще раз подчеркнем, что отвержение врачами-эмпириками всего того, что нам сегодня кажется неотъемлемой частью медицинской науки (анатомия, физиология, принципы патогенеза), не должно представлять их в наших глазах необразованными людьми. Их метод можно считать результатом осторожности практического врача, избравшего охранительный подход по отношению к своему пациенту. По сути, они ожидали от науки своего времени хорошо обоснованных доказательств истинности того или иного теоретического представления. Гален неоднократно критикует эмпириков за чрезмерное недоверие теории, указывая в том числе и на тот факт, что даже те фармацевтические средства, которые эмпирики охотно использовали, явились вследствие серьезной теоретической работы по осмыслению принципов действия их компонентов. В качестве подтверждения профессиональной несостоятельности эмпириков, Гален приводит примеры из историй болезни, в которых сначала описывается то, как прописанное лечение помогает пациенту, а потом рассказывается, как благодаря осмыслению аналогичных случаев приобретается практический опыт, который можно использовать в новых клинических случаях [20].