Аристотель и Данте открывают тайны Вселенной - [5]

– Просто во мне больше мексиканской крови, – сказал я. – Мексиканцы – трагичные люди.

– Может быть, – согласился он.

– А ты оптимистичный американец.

– Это оскорбление?

– Возможно.

Мы рассмеялись. Мы вечно смеялись.

Мы были так непохожи, Данте и я. Но кое-что общее у нас все-таки было. Во-первых, нам обоим запрещалось днем смотреть телевизор. Нашим родителям не нравилось то, как телевидение влияет на мальчиков. Во-вторых, мы оба выросли, слушая нотации вроде: «Ты же мальчик! Иди и займись чем-нибудь! Тебя ждет целый мир…»

Мы с Данте были последними детьми в Америке, которые выросли без телевизора. Однажды он спросил:

– Как думаешь, наши родители правы? Нас в самом деле ждет целый мир?

– Сомневаюсь, – ответил я.

Он рассмеялся.

Тогда я предложил:

– Давай покатаемся на автобусе и посмотрим, что нас на самом деле ждет.

Данте улыбнулся. Мы оба полюбили ездить на автобусах и иногда бесцельно катались на них весь день.

– Богатые люди не ездят на автобусах, – как-то раз сказал я Данте.

– Поэтому на них ездим мы.

– Может быть, – согласился я. – А мы что, бедные?

– Нет, – Он улыбнулся. – Но если сбежим из дома, то станем.

Эта мысль показалась мне любопытной.

– А ты мог бы? – спросил я. – Сбежать из дома.

– Нет.

– Почему нет?

– Хочешь, расскажу секрет?

– Конечно.

– Я до посинения люблю маму с папой.

Я расплылся в улыбке. Никогда не слышал, чтобы кто-то говорил так о родителях. Никто не любит родителей до посинения. Кроме Данте.

А потом он прошептал мне на ухо:

– Видишь ту женщину через два сиденья от нас? Мне кажется, у нее интрижка.

– С чего ты взял? – прошептал я в ответ.

– Она сняла обручальное кольцо, когда села в автобус.

Я кивнул и улыбнулся.

Мы стали выдумывать истории о других пассажирах автобуса. Кто знает, может, и они выдумывали что-то о нас.

Раньше я всегда был одиночкой и никогда ни с кем не сближался. Я играл в баскетбол, бейсбол, ходил в детский отряд скаутов и подумывал позже заделаться настоящим бойскаутом – но к другим мальчикам близко не подходил. Мне всегда казалось, что частью их мира мне не стать.

Парни. Я наблюдал за ними. Изучал их. И в конце концов пришел к выводу, что интересных парней в моем окружении просто не водится. Сказать по правде, я даже испытывал к ним отвращение.

Может, я и правда был в чем-то их лучше. Хотя, наверное, все-таки нет. Я просто не знал, как с ними разговаривать и как себя вести. Рядом с ними я не чувствовал себя умнее. Напротив – я сам себе казался глупым и неполноценным. Все они будто бы принадлежали к какому-то клубу, куда мне не было хода.

Когда я перерос детский отряд скаутов, то решил, что в бойскауты не пойду, и сообщил об этом отцу. Меня все это жутко достало.

– Потерпи еще год, – сказал папа.

Он знал, что иногда я люблю подраться, и постоянно читал мне лекции о физическом насилии. Он хотел, чтобы я держался подальше от школьных шаек. Так он старался оградить меня от судьбы моего брата, попавшего в тюрьму. И вот из-за брата, о чьем существовании у нас дома не принято было даже упоминать, я вынужден был стать примерным бойскаутом. Отстой какой-то. Что, если брат – плохиш, то я должен за него отдуваться и быть паинькой? Мне такой расклад совсем не нравился.

Однако я уступил отцу и целый год был бойскаутом. Мне все ужасно не понравилось – за исключением того, что нас научили оказывать первую помощь. Нет, разумеется, дышать ртом кому-то в рот – занятие не из приятных, я от него впадал в ступор. Однако сама мысль, что я могу заставить чье-то сердце забиться вновь, меня восхищала, пускай я и не до конца понимал, как это происходит.

И вот, получив нашивку спасателя, я ушел из бойскаутов, а дома отдал ее отцу.

– Потом будешь жалеть, что бросил. – Больше он не сказал ни слова.

Да не попаду я в тюрьму – хотелось мне ответить, но я просто огрызнулся:

– Если отправишь обратно, клянусь, начну курить траву.

Отец как-то странно на меня посмотрел.

– Твоя жизнь, – сказал он.

Как будто это правда.

Еще одна особенность моего отца: он никогда не читал мне нотаций. Настоящих нотаций. И это меня раздражало. Он никогда не злился, и характер у него не был скверным. Просто разговаривал он короткими предложениями вроде: «Твоя жизнь». Или: «Попробуй». Или: «Уверен, что хочешь?» И почему он не мог нормально со мной поговорить? Как я должен был понять его, если он не подпускал меня близко? Меня это ужасно бесило.

Нет, у меня все было нормально. В школе были друзья. Какие-никакие. Конечно, особо популярен я не был, но это и не удивительно. Быть популярным значит убеждать других, что ты веселый и интересный, а притворщик из меня был неважный.

Я общался с одними ребятами – братьями Гомес, но потом они переехали. Были еще две девчонки – Джина Наварро и Сьюзи Бирд, – которые на досуге любили надо мной поиздеваться.

Девчонки. Они мне тоже казались таинственными. Вокруг хватало тайн.

Но, пожалуй, все было не так уж плохо. Может, я не был всеобщим любимцем, но и козлом отпущения тоже.

Я умел драться. Так что все потихоньку от меня отстали.

Я почти превратился в невидимку. И мне это нравилось.

Но потом появился Данте.

Пять

После четвертого урока плавания Данте пригласил меня к себе. Он жил меньше чем в квартале от бассейна, в старом доме напротив парка.