Аристарх - [2]

Народ, как это у него бывает принято, безмолвствовал.

— Видишь… — подождав, робко заметил я, — он молчит и смотрит. Ей-богу, смотрит, как сыч! Погаси лампу и читай своего Монтескье — такие у народа желтые, совиные глаза! Ты, братец, только напугал его. Да и меня, признаюсь, тоже…

— Да, народ нам не верит… — задумался Аристарх. — Слишком, слишком долго длилась ночь нашего господства. Но вот настало оно, священное утро свободы! Пусть будут мне свидетелями Аквилон, Фавоний, Австр и Вольтурн, боги четырех ветров, и пусть разнесут они эту весть по всей ойкумене. Отныне народ наш свободен!

И Аристарх, сбросив тогу, остался в одном галстуке. Вся спина его, доброй атлетической лепки, засверкала мириадами бисеринок пота. В нечеловеческом и самозабвенном усилии взялся он за народные цепи и потянул их в стороны. Народ глухо заворчал и заскребся по паркету толстыми ногтями, задыхаясь… Вскоре освободитель догадался, в чем дело, и поменял хватку. Мышцы его стали напоминать жгуты, а вдоль шеи взвилась жила, полная жадного, золотистого света. Все любовались Аристархом и его величественной борьбой с рабством. И железо, и сам народ дружно стонали под его руками. Во лбу мыслителя и труженика легла благородная морщина, оставшаяся там навсегда, как печать подвига. Наконец цепи пали, разорванные Аристархом на части! Их, между прочим, оказалась целая груда — разнообразного металла и чеканки. Вперемешку встречались звенья медные и бронзовые, чугунные и стальные, всюду на них стояли клейма всех времен и царствований. Поистине, они представляли собой бесценный клад для коллекционера вроде меня! Я взял со столика предметную лупу и всмотрелся…

— Где же народ? — удивленно спросил Аристарх, с громом разбрасывая по гостиной обрывки цепей. — Я хочу заключить его в братские объятия и повести в светозарный храм культуры и знания! А тут кругом лишь железо! Dieu m‘est témoin, je ne comprends pas![3] Что за фокусы? А? Что, что же там такое было внутри?!

ДУЭЛЬ

Однажды старину Аристарха вызвали на дуэль. Вот как это было. Не успели мы сделать и глотка мальвазии, из глубины сада, где играли в макао какие-то тени, приблизилась одна и обрела очертания человека в английском кителе. Сукно на кителе было вологодское, горбатое от стирок, уже чиненное, plus d’une fois [4]. Но на плечах пришедшего, как два кузнечных отсверка, горели гусарские погоны Нежинского, кажется, полка. Заметил я и пшеничные усы, слегка сырые от пота.

— Вы, сударь, — сказал этот человек, уставившись на Аристарха, — оскорбили Россию! Я вас, сударь, вызову!

— Куда это? — спросил я за своего приятеля, ибо тот удивленно молчал. — Куда вызовете-с?

— На дуэль! Я вызову вас на дуэль!

— Бросьте, ротмистр, — окликнул его кто-то. —  Qu‘est ce que c‘est que ce cirque? [5]

— Нет, не цирк! Не цирк, господа, а вопрос чести. Здесь унизили Родину, а Родина и Честь нерасторжимы-с! Итак, сударь, благоволите назвать ваших секундантов… Ну же, я вас вызываю!

— Ей-богу, сударь, — лениво отозвался наконец старина Аристарх и взял рюмку с вином. — Не смею препятствовать, вызывайте сколько душе угодно. Что касается меня, я на эту вашу глупую дуэль не приду.

— То есть как?

— А так. Я вас не знаю, а на приглашения незнакомцев имею привычку не отвечать. Быть может, вы и приличный господин — кто разберет? — но что у вас там, под усами? Не далее как вчера я видел вас у бенедектинцев в очереди за хлебом, а нынче на вас офицерские погоны. Что вы делаете в Париже? А ежели, к примеру, вы задумали меня заманить к монастырю Сен-Виктор да и застрелить там из нагана?

— Но я именно и намереваюсь вас застрелить, — растерялся ротмистр. — Как же-с… Не понимаю!

— Вот видите, — назидательно сказал Аристарх. — Ослом был бы я, если б согласился.

Ротмистр замолчал, словно читая про себя какой-то внутренний решебник. Наконец он в рассеянности сел с нами за столик и поднял на Аристарха измученные рыжие глаза.

— Но позвольте… Это немыслимо. Вы трус?

— Время от времени.

— Так я ославлю вас как труса! Погодите, я дам вам пощечину, и вы не посмеете…

— Сделайте одолжение, — сыто поиграл чугунными плечами старина Аристарх. — Не стесняйтесь.

Взглянув на ротмистра, я подумал, что тот едва ли удержит в руках тарелку с супом. Его усы, повторяю, блестели от капелек пота. Из-под обшлагов сразу, без манжет, тянулись к свету лампы синие, худые запястья. На запястьях змеились, нервно вздрагивая, вены. Такими руками просят милостыню, но пощечин, увы, не раздают. Мне стало жаль его, и я раскрыл портсигар, предлагая папиросу. Когда я поднес ротмистру спичку, то услышал, как в дрянной пьесе, надсадный кашель.

— Вы трус, — заговорил ротмистр, глядя мимо нас. — Вы говорите об этом запросто, как о простуде. Вы не желаете принять мой вызов. Вы смеетесь, вы брезгуете мной… Вы правы, да, правы: я не смогу вас ударить. У меня не осталось сил. И вообще ничего не осталось…

— Налейте-ка ему вина, — сказал я кельнеру.

— Благодарю. Сейчас, — кивнул ротмистр в сад, — я проиграл князю Чавчавадзе «Станислава» с мечами.

— Чепуха, — между прочим заметил Аристарх, всматриваясь в сумерки за балюстрадой. — Никакой он не князь.