Арина - [77]

— Сам знаешь, незваный гость хуже лихого татарина…

— Я вот тут рядом с твоим домом был, — соврал Костричкин, — ну и соблазнился… Загляну, думаю, заодно к негритенку… поди, своего начальника, это самое… руководителя, не выгонит несолоно хлебавши…

— Ах, держите меня, а то упаду!.. — рассмеялась Зоя, хватаясь за живот. — Вот еще сыскался начальник… Ты хоть на ночь меня не смешил бы… Какой ты руководитель, если ничего не смыслишь в нашем деле? Ты даже не знаешь, как надо в руке ножницы держать… А в женский зал никогда носа не показываешь — боишься. Подловишь в коридоре их главную, для отвода глаз скажешь: «Как там у вас дела? Порядок?.. Ну, лады, лады». И снова забиваешься в свою каморку, чтобы любовные да всякие такие интрижки плести…

— Ладно, ладно, хватит критики!.. — недовольный, оборвал ее Костричкин. — Лучше давай настроение поднимем. Я вот маленько коньячку принес. — И он вытащил из кармана пиджака бутылку «Плиски».

Зоя далее не взглянула на коньяк, а только поморщилась и резко сказала:

— Убери немедленно эту отраву!.. Все, Федор Макарыч, больше не пью я… замуж хочу выходить…

Костричкин поначалу не придал значения ее словам, он был уверен, что у каждой одинокой женщины лишь одно на уме — поскорее выйти замуж, но потом призадумался, почему такие речи завела она именно сегодня. Неужто Зоя успела пронюхать про отъезд жены? Выходит, успела, раз намекает о замужестве. Анна Григорьевна, конечно, кого-то знала из парикмахерской, недаром ей было известно про «негритенка». Вот она сама, видно, и оповестила, что бросила мужа. А Зоя скорее уже сети плетет, с лучшей стороны себя показывает, мол, не пью я теперь и женой буду верной. Вот она, женская хитрость, только Зоя не на дурака напала, его вокруг пальца не обведешь, он насквозь видит этих женщин, в таких делах он калач тертый.

— Прямо чудно мне это слышать, негритенок, — усмехнулся Костричкин и покачал головой. — Перед тобой напиток богов, сгусток южного солнца, а ты такое говоришь… Нет, не к лицу тебе, не к лицу… Ты лучше тащи-ка сюда рюмки, давай глотнем с тобой по капочке…

— Нет, Федор Макарыч, не уговаривай меня, бесполезно, — стояла на своем Зоя. — И рюмки никакие не жди, тут тебе не распивочная… Я вот спать сейчас ложусь, завтра вставать рано надо, за Степкой еду под Истру… Ты забирай-ка свой коньяк да отчаливай поскорее домой, время уже позднее…

От прихлынувшей обиды уши Костричкина покрылись красными пятнами, редкие усы задрожали, будто росли на киселе. С немалым трудом сдерживая себя, чтобы не взорваться криком, он долго сопел, нервно покашливал в кулак, наконец надтреснуто вымолвил:

— Вот и пойми женщину, то она перед тобой душу наизнанку выворачивает, а то уже и на дверь указывает… А если я не собираюсь домой, если я у тебя хочу остаться?.. Что ты на это скажешь?..

Словно не слыша Костричкина, Зоя прошлась нервно туда-сюда по комнате, посмотрела на часы, которые уже показывали без пяти одиннадцать, потом резко повернула к нему лицо, холодно сверкая черными глазами, непреклонно отрезала:

— Не бывать такому, Федор Макарыч, никогда не бывать!.. У меня еще ни один мужчина не ночевал. Ты забыл, что я мать, у меня ребенок… А если я сперва с тобой глупости позволила, так знай, я до сих пор казню себя за это…

Костричкин обежал печальными глазами скромную комнату Зои, в которой было чисто, уютно, во всем виделась заботливость женских рук, снова вспомнил опустевшую без Анны Григорьевны свою просторную квартиру, и ему еще больше стало жалко себя, уже далеко не молодого и, выходит, никому не нужного. Вот, оказывается, и Зоя терзается, что была с ним в связи, а сейчас все поглядывает на часы, никак не дождется его ухода. А он-то вообразил, будто она расставила ему сети, собирается женить на себе. Стало быть, никто в нем не нуждается, все бегут от него как от чумы.

А ведь когда-то было иначе, когда-то его приметила роковая Лиза, сухощавая женщина с нервными движениями и быстрыми зелеными глазами, с красивыми полными губами, которые лишь ночью отдыхали от папирос. Она была тогда намного моложе Зои, едва успела закончить институт и сама нашла юного Костричкина у витрины с объявлениями. Он только что приехал из Сотовки, поступил в техникум и мыкался по городу в поисках угла для жилья.

— Молодой человек, вы ищете комнату? — вкрадчиво спросила тогда Лиза и пристально поглядела на него.

Еще слыша в ушах ее таинственный низкий голос, любуясь мягкими переливами ее бархатного платья, он прикрыл ладонями обтрепанные борта своего короткого пиджачка и, потупив голову, еле внятно промямлил:

— Понимаете… не совсем так… мне бы надо угол…

— Ну пошли, у меня кое-что для вас найдется, — нетерпеливо сказала Лиза и увела его к себе.

Это было за год до войны, а когда она началась, Костричкин с Лизой жили уже как муж и жена. Лиза сразу забеспокоилась, что он может попасть на фронт, и однажды отвела его к знакомому врачу, который за полчаса из него, здорового парня, сделал «больного», наложив ему на одно легкое пневмоторакс. И Костричкин стал белобилетником.

Потом техникум, где он учился, переехал на Урал, а его Лиза пристроила комендантом одного общежития. У Лизы оказались немалые связи, и с помощью ее через три месяца Костричкин уже был начальником вокзала, потом помощником директора завода, директором фабрики. Его с каждым годом повышали, и когда окончилась война и были созданы министерства, он стал работать в главке, а затем управляющим министерства. Они с Лизой уже собрались оформить официальный брак, но та вдруг погибла в автомобильной катастрофе. И Костричкин женился на Анечке, Анне Григорьевне, которую знал еще раньше: она почти девчонкой пришла на фабрику, в его бытность там директором. Но когда не стало Лизы, вся его карьера вскоре пошла кувырком, люди наконец увидели, что у него мало грамотенки, он нечист на руку, небезупречен в быту. Перед ним будто возвели глухую стену, которая напрочь отсекла ему путь вперед, и он вопреки своей воле попятился: переходил с места на место, и всякая новая должность оказывалась ниже прежней. Так и допятился Костричкин до парикмахерской.