Архитектор его величества - [62]

Великий князь с этим согласился. На торг к мастеру Шварну был немедленно отправлен посыльный — купить похожую вазу. Гюрата Семкович должен был с сей вазою срочно ехать в Боголюбов к Андрею, поведать князю обо всем, показать вазу и подождать, пока не вернутся злокозненные тамплиеры и не привезут такую же, чем себя полностью изобличат. Если Андрей Георгиевич действительно не в сговоре с сими мошенниками, то он все поймет и больше не будет пытаться устраивать обретений фальшивых чаш. Если же в сговоре, то Ростислав сделает так, что о сей гнусной истории станет известно всем.

Гюрата заметил, что если тамплиеры догадаются, что великому князю Ростиславу Мстиславичу ведом готовящийся обман, то выбросят чашу, купленную у Шварна, и купят какую-нибудь другую в Смоленске или Рязани, а то и не поленятся съездить ради этого в Иерусалим, и доказать их мошенничество будет гораздо труднее. Князь сказал, что узнать им будет неоткуда, ибо аббат Готлиб останется во дворце до тех пор, пока тамплиеры не отплывут в Суздальскую землю. Но Гюрата возразил, что именно исчезновение аббата и может навести их на мысль, что обман раскрыт.

После долгих раздумий было решено, что есть единственный способ не вспугнуть злодеев: они должны узнать, что я погиб из-за какого-нибудь несчастного случая, удостовериться в моей гибели и потом уже спокойно ехать к Андрею с вазою от Шварна.

Когда, приняв такое решение, Ростислав и Гюрата поглядели на меня, у меня все внутри будто оборвалось: я решил, что сейчас они вызовут какого-нибудь мастера темных дел, велят меня убить и предъявят тамплиерам мое мертвое тело. И действительно, был вызван некий Вруйр, чернобородый верзила весьма зловещего вида, одетый как зажиточный крестьянин. Ему повелели «устроить так, чтобы в городской мертвецкой лежал труп аббата Готлиба, павшего жертвою уличных разбойников», но с одной существенной для меня разницею: «трупом Готлиба» должен был быть не я, а какой-нибудь недавно умерший бродяга, похожий на меня.

Мне было принесено платье кого-то из великокняжеских слуг, я переоделся вплоть до исподнего, и Вруйр, захватив с собою всю мою аббатскую одежду, повел меня по темным безлюдным переулкам.

Городская мертвецкая представляла собою большую избу на Подоле. Двоим тамошним работникам, видимо, не впервой было выполнять подобные поручения, ибо они, услышав о необходимости найти какого-нибудь покойного бродягу и превратить его в аббата Готлиба, ничуть не удивились и начали в свете факела растаскивать смердящие трупы, в беспорядке сваленные на полу.

Не буду, брат мой во Христе, описывать тебе сие зрелище: не до того сейчас. Скажу лишь, что тело нужного возраста и сложения в мертвецкой найдено не было. У меня вновь все внутри затрепетало: я понимал, что если подходящих трупов не найдется, то лучше всего подойду я сам. Повисла тяжкая пауза, прерванная словами одного из работников, что он видел в богадельне при церкви Богородицы Пирогощи похожего старика, и тот вроде был при смерти, а в богадельне есть своя мертвецкая, и он мог остаться там. Вруйр ушел с сим работником, вышел куда-то и второй работник, забрав с собою факел и закрыв дверь снаружи на засов: видимо, ему было велено следить, чтобы я не убежал, но он решил меня просто запереть. Я остался один в чудовищном смраде и полной темноте, вознося Господу молитвы о спасении.

Спасение пришло часа через два в виде Вруйра и работников, притащивших тело старика, не имевшего со мною ничего общего, кроме роста и сложения. Но вскоре я понял, что больше ничего и не требовалось.

Сего несчастного покойника одели в мое аббатское облачение, чисто выбрили, остригли волосы и ногти, отмыли руки и ноги и придали им холеный вид при помощи смеси белил и румян, выстригли тонзуру и замазали трупные пятна на теле: умер он недавно, но на улице стояла жара.

Вруйр подошел ко мне и повелительно протянул руку, требуя мой нательный крест. У меня не было ни сил, ни желания сопротивляться, но я все же попробовал возразить, что ничего страшного в отсутствии моего креста на покойнике не будет: якобы напавшие разбойники могли его снять. Но Вруйр напомнил мне то, что я ведал еще со времен Новгорода: на Руси нательные кресты не снимают с жертв даже самые отпетые убийцы. Рука сего страшного человека вновь протянулась ко мне, и я отдал свой крест, который тут же был повешен на шею мертвого тела.

Потом Вруйр со страшной силою нанес покойнику удар топором по голове, раскроив ее едва ли не пополам, дабы лицо стало неузнаваемым. Кровь в трупе давно уже свернулась, но работники принесли двух трепещущих куриц, отрубили им головы и густо оросили тело их кровью. Волосы покойного были более седыми, нежели мои, но благодаря крови это стало незаметно. Глаза отличались по цвету, но их закрыли и положили на них медные монеты.

Дело было сделано, и меня отвели под руки во дворец Ростислава Мстиславича, ибо после пережитого ужаса сам я идти не мог. Следующие несколько дней я провел во дворце, не выходя из отведенной мне комнаты — не оттого, что мне это было запрещено, а оттого, что повторился приступ, пережитый мною во Владимире. Я не мог встать, в глазах было темно, сердце болело, дышал я с трудом, ночами бредил и, прости Господи, призывал ту самую Любомилу. Приходил великокняжеский лекарь, пустил мне кровь, мне стало немного легче, но я все равно лежал, не вставая. Попытался я встать, только когда открылась дверь и в мою комнату вошел великий князь Киевский.