Архитектор его величества - [39]
ПИСАНО В ГОРОДЕ БОГОЛЮБОВЕ[71] В ДВАДЦАТЬ ТРЕТИЙ ДЕНЬ НОЯБРЯ 1158 ГОДА ОТ Р. X.
Наверное, тебе еще не доводилось слышать название нового города, откуда я пишу тебе сие письмо. Теперь так называется столица Суздальской земли. Точнее, Боголюбов станет столицею через несколько дней, когда сюда переедет князь, собирающийся встретить Светлое Рождество Христово в одном из двух построенных здесь каменных храмов.
Потому я тебе и не писал так долго, брат мой во Христе: было очень много работы. И с завершением постройки двух церквей она далеко не окончена. Я занимаюсь строительством владимирского городского собора, готовлю расчеты и чертежи белокаменных теремов и укреплений Боголюбова, а также новых укреплений во Владимире — деревянных, но с большими белокаменными воротами[72].
Сейчас моя работа идет спокойно. Я не просто так употребил слово «сейчас» — сим летом она шла весьма беспокойно, и я в дальнейшем поведаю тебе об этом.
Кроме мастерской во Владимире, у меня теперь есть мастерская и в Боголюбове, где я провожу едва ли не больше времени. Правда, по сравнению с владимирским теремом это простая изба, но все необходимые инструменты там есть, ночевать тоже есть где. Все-таки пять миль — не такое уж и малое расстояние, особенно в весеннюю и осеннюю распутицу, и частые поездки туда-сюда весьма утомительны.
Феодор вникает во все тонкости моей работы. Не реже раза в месяц мы с ним докладываем о ходе дел князю Андрею Георгиевичу, иногда даже в присутствии всех главных сановников княжества. В последнем случае наш доклад происходит в большом тронном зале. Князь в своих обычных одеждах сидит на довольно скромном троне, а его братья, сыновья и бояре, тоже в обычных одеждах, — вдоль стен на лавках. Бывает любопытно наблюдать за нравами на сем совете, где имеет место причудливая смесь норманнского воинского братства, имперского рыцарского духа и восточной лести. Иными словами, внешне никто не холопствует, никто перед князем ниц не падает, бояре ему докладывают, гордо выпрямившись и положив руку на рукоять меча. Но при этом из их уст зачастую течет такой цветистый поток восхвалений мудрости и храбрости Андрея, что даже арабские придворные поэты могли бы позавидовать. И князь при всей своей внешней скромности все это благосклонно выслушивает.
Такой же поток лести течет на княжеских пирах, куда я бываю приглашен довольно часто. Придя в первый раз на пир вскоре после прошлогоднего Рождества, я, верный заветам Господа нашего Иисуса Христа, смиренно сел в самом конце стола. Но князь, увидев это, попросил меня пересесть на седьмое место по его правую руку. Как мне потом объяснил Феодор, это большая честь даже для барона Священной Римской империи. Сам он всегда сидит немного выше, сразу после братьев и сыновей князя, рядом с верховным воеводою Вышатой Никифоровичем.
Должен сказать, что сильно на княжеских пирах не напиваются и все проходит почти так же чинно, как во Пскове у посадника Луки Онцифоровича. Но особым богатством и разнообразием блюд сии пиры не отличаются, у Луки бывали и побогаче. Впрочем, все равно это высший уровень даже по нашим имперским меркам, просто, видимо, старый купец Лука более взыскателен к своим поварам, нежели доблестный воитель Андрей, скромный не только в одежде, но и в пище.
И получилось, что той же скромности Андрея Георгиевича обязан своим названием и город Боголюбов. На наших с Феодором докладах князю речь о названии заходила не раз, и однажды мы даже предложили Андрею назвать город в его честь — например, Андреев, или на греческий лад — Андреаполис. Но князь недовольно сказал, что он не Ярослав Мудрый, чтобы называть своим именем города — имелся в виду, видимо, Ярославль. Так и осталось название «Нерль», как Тверь и Москва — по имени реки, и я уже думал, что навсегда.
Но ранней весною сего года, еще по распутице, князь приехал осмотреть свою будущую столицу. С ним были и Вышата Никифорович, и кто-то из братьев и сыновей, и многие ближние бояре, и Феодор, ездящий верхом не хуже любого воина. Все были забрызганы грязью с ног до головы, ибо на реке еще не прошел ледоход, и они ехали верхом по берегу, по раскисшей дороге, в которой лошади вязли иногда и по стремена.
У меня к тому времени уже созрела мысль поставить у Нерли не один храм, а два: один — в будущем княжеском замке, а второй[73] — на торгу внизу, у Клязьмы, для купцов и простого народа: мне не хотелось следовать примеру Переяславля и Георгиева, где во времена Долгорукого одни и те же храмы вынужденно служили и домовой церковью князя, и приходскою церковью города.
Андрею сия мысль понравилась, но он задал вопрос, хватит ли в сем году белого камня на оба храма, ведь нельзя забывать и про строительство большого городского собора во Владимире. Я сказал, что по прикидкам, сделанным мною после осмотра каменоломен и запасов камня, должно хватить. Тогда князь спросил, когда я смогу рассчитать и начертить еще один храм. Я за неимением времени для новых расчетов предложил возвести храмы похожими друг на друга, только немного разнообразить их размеры, пропорции и белокаменные украшения.
