Архипелаг исчезающих островов. Поиски литературной среды и жизнь в ней - [9]

Так вот, задача Ваша: найти, что же скажет миру Прашкевич?

И пора об этом думать. Толстой начал «Войну и мир» в 36 лет, а Пушкин и вообще-то прожил 37. Не надо каждодневно работать с 6 до 11, а то времени не хватает думать. Это еще Резерфорд сказал. Это даже не главная тема. Это выше — главная идея. У нас много еще будет разговоров — о главной идее и главной теме. <…> 26-го я еду в Переделкино и буду там месяц. Надеюсь за это время добить «Книгу замыслов». В апреле, уповаю, все будет перепечатано. Получается семь замыслов (сейчас дописываю шестой). Объем примерно — 10—12 листов. И тогда я смогу Вам послать на выбор все семь⁴⁸. У Бугрова⁴⁹ только три замысла на руках, он окончательного выбора сделать за Вас и за меня не может. Вы мне напишите точнее: когда Вам нужна рукопись для «Собеседника» и какого объема? Можно ли ждать до апреля или требуется раньше? В плане сборника мое сочинение надо озаглавить: «Книга замыслов» или же «Семь книг в одной». И ставить его (сочинение), конечно, не во главе, а под финал. Сначала вещи авторов, потом замыслы.

<…> Моя жена посылает Вам наилучшие пожелания. Она говорила, что из всех гостей Вы ей больше всех пришлись по душе. Ваши вещи она прочла и говорит: «Хорошо бы он (Вы) в прозе был самим собой, как в стихах». Костя (сын) тоже кланяется. Благодаря Вам мы приобрели возможность пугать его: «Учись как следует, будешь как Прашкевич». Впрочем, он идет по верному пути. Сегодня добил сессию на одни пятерки.

Желаю и Вам того же: одни пятерки в жизни. Хотя у писателей такого не бывает.

Крепко обнимаю — Г. Гуревич.

(От Георгия Гуревича)

Москва, 1978.

Дорогой Геннадий!

Сожалею, что не удалось повидаться в Свердловске, но, вероятно, Вы знаете, что причина моего отсутствия была серьезной: меня занесло в Италию.

Рим — Сорренто — Капри — Неаполь — Помпеи — Рим — Флоренция — Венеция — Милан за девять суток. Калейдоскоп и круговращение. Советский турист — самый выносливый в мире.

Италия неописуема и не осмысливаема. Не в восторженном смысле — знаете, что я человек не восторженный. Неописуема потому, что в основном нас водили по музеям и зданиям, а живопись и архитектура, да и природа, не излагаются словесно. Некогда я был в Канаде и изложил свои впечатления письменно, но там это удалось, потому что предметом описания была современная и малознакомая страна. А тут общеизвестная классика. Ну что добавочно нового скажешь о Рафаэле и Тициане?

Не осмысливаемая потому, что при беглом беге подхватываешь только беглые обрывки впечатлений. Обдумывать было некогда, изучить — тем более. Может быть, позже когда-нибудь появятся не мысли об Италии, а мысли по поводу Италии. Когда появятся, тогда и вставлю.

Снова (вторично) поздравляю Вас с толстой солидной книжкой⁵⁰ и с мгновенно вышедшей сверхсолидной рецензией в «Правде»⁵¹. Какое впечатление она произвела в сибирских редакциях? Удалось ли Вам зазнаться?

Теперь самая трудная часть письма. Вы делаете ее трудной, ужасно преувеличивая значение моего мнения. А сборник уже оценен «Правдой».

Больше всего мне понравился рассказ о йети (странно?), после него «Сирены Летящей». Почему о йети? — я сам себя спрашивал. Думаю, что именно этот рассказ достоин Прашкевича, выражает его неповторимую интонацию. Если я правильно понимаю, Прашкевич чувствителен и зорок. Он видел горы, зорко подметил детали — это все есть в рассказе о Гималаях. И есть доброта неравнодушного человека. Рассказы на чужом материале мешают автору проявить зоркость, рассказы о всяких шпионах мешают проявить человечные чувства.

Как-то у Вас так получается: отдельно произведения о живых людях, но без сюжета и интриги, отдельно рассказы с сюжетом и интригой, но без живых людей. Сейчас мне думается (не сразу пришло в голову), что скелет Вашего успеха в том, чтобы взять людей Огненного кольца, столяров, геологов и путешествующих в шляпе, и кинуть их в фантастику, не обязательно космическую⁵². Именно с этого начали подъем Стругацкие, когда Борис отправил своих сослуживцев, а Аркадий — своих собутыльников в «Страну багровых туч». (Перечитайте.) А секрет их дальнейшего продолжительного успеха в том, что перед этими сослуживцами и собутыльниками были поставлены мировые проблемы.

Не помню, писал ли я подобное в прежних письмах, но сейчас мне кажется, что я советую Вам нечто дельное. Хотя нет ничего наивнее советов взрослому автору.

Получили ли Вы мою книгу? Я посылал ее по старому адресу в конце августа.

Сейчас сижу над романом для «Молодой гвардии». Срок уже приближается, но логике вопреки я еду еще и в Пицунду.

Ужасно суетливый получился год. Честное слово, я не хотел такой суеты. С самыми лучшими пожеланиями. Привет Лиде. И дочке.

Г. Гуревич.

(От В. А. Прокофьева)

Москва, 7 сентября 1979.

Уважаемый товарищ Прашкевич! Мне хочется начать рецензию с перефраза Вашего же предисловия. Вы говорите, что «легче всего проставить название, гораздо труднее определить жанр». Но жанр вы уже определили — гротескная повесть. И это оказалось не так уж трудно, тем более что «Размышления о гротеске» Иштвана Эркеня послужили Вам неким оправданием перед читателем. Гротеску на все наплевать, утверждает Эркень, а вслед за ним и Вы. С этим трудно согласиться. Во всяком случае, я не знаю ни одного «гротескного» произведения, автору которого было бы «наплевать» на содержание своей вещи. Прочитав же «Каникулы 1971 года», я так и не понял, какую цель Вы ставили перед собой, работая над повестью? Что это? Скрытая за буффонадой ирония или просто «проба пера» ради забавы? А между тем без такого ответа трудно решить судьбу Вашей рукописи.