Арфистки Титана - [5]

Чистый, холодный разум Саймона, его точный логический мозг были охвачены смятением от столкновения с этим страхом и этим голодом. Они выскочили в полной форме из своей гробницы в его подсознании, и он был ошеломлен тем, что может еще стать жертвой эмоции, а голос разума кричал: «Я не могу этого сделать! Нет, не могу!»

– Все готово, Саймон, – спокойно сказал Курт.

Саймон медленно, очень медленно двинулся и поместился рядом с Джоном Кеогом. Он видел, что Отто наблюдает за ним, полный боли и сострадания, а также и... да, зависти. Поскольку Отто сам не был человеком, он знал то, о чем другие могли только подозревать.

Лицо Курта казалось вырезанным из камня. Насос с раствором прервал свой правильный ритм, но затем заработал снова.

Саймон Райт спокойно погрузился во тьму.

3

Первым появился слух. Смутные звуки, далекие, очень приглушенные. Первой мыслью Саймона было, что его слуховой механизм работает плохо. Потом холодное крыло воспоминаний коснулось его, принося с собой внезапный страх и чувство боли.

Было темно. Разве может быть так темно в «Комете»?

Откуда-то издалека его окликнули:

– Саймон, открой глаза!

Глаза?

И снова этот глухой страх. Его разум оглох, отказывается функционировать, а пульсация насоса с раствором исчезла.

«Насос, – подумал Саймон. – Он остановился, я умираю!»

Надо позвать на помощь. Один раз так случилось, и Курт спас его. Он крикнул:

– Куртис! Насос остановился!

Голос был не его и звучал как-то странно.

– Я здесь, Саймон. Открой глаза.

При этой вторичной команде так долго бездействующие реле включились в мозгу Саймона. Без участия сознательной воли он поднял веки. Веки чьи-то, конечно же, не его! У него уже столько лет не было никаких век.

Он видел.

Как и слух, зрение было туманное, неясное. Знакомая лаборатория как бы плавала в движущемся тумане. Фигура Курта, Отто, над ними громадная масса Грэга, и кто-то незнакомый... нет, не незнакомый: Саймон вспомнил его имя – Харкер.

Это имя включило цепную реакцию, и он вспомнил все. Память вернулась к нему резко, ударила его, разодрала, он почувствовал страх, физическую тревогу, потом беспорядочные удары сердца, болезненное сокращение основных нервных узлов тела.

– Подними руку, Саймон. Подними правую руку.

Голос Курта звучал напряженно, и Саймон понял: Курт боится, что операция прошла неудачно.

Неуверенно, как ребенок, еще не научившийся координировать движения, Саймон поднял правую руку, а потом левую. Он долго смотрел на них и медленно уронил. Капли соленой влаги защипали ему глаза, и он узнал слезы.

– Все хорошо, – сказал Курт, еще не вполне успокоившись. Он помог Саймону поднять голову и поднес к его губам стакан. – Можешь пить? Это рассеет туман и придаст тебе силы.

Саймон пил, и его восхищал сам процесс питья. Снадобье боролось с эффектами анестезии. Зрение и слух прояснились, он мог контролировать свой разум. Некоторое время он не двигался, привыкая к почти забытым ощущениям тела.

Мелочи. Свежесть простыней, прикасающихся к телу, тепло, воспоминание о сне. Он вздохнул, и это тоже было чудесно.

– Дай мне руку, Куртис. Я попробую встать.

Курт встал с одной стороны. Отто с другой, чтобы поддержать Саймона. И Саймон Райт в теле Джона Кеога, встал со стола и стоял – новый, новорожденный человек.

Харкер, стоящий в дверях, потерял сознание.

Саймон смотрел на него, на крепкого сильного человека, с побледневшим, болезненным лицом, лежавшего на полу, и пробормотал с оттенком совершенно человеческой жалости:

– Я ему говорил, что это будет нелегко.

Он не думал, что это ужасно трудно.

Сколько вещей надо было узнать заново! Он привык к невесомости, к свободе движений, не требующих никаких усилий, и крупное мускулистое тело, в котором он теперь жил, казалось ему тяжелым и неловким, удручающе медлительным. Им было очень трудно управлять. Вначале, когда он пытался ходить, он так качался, что ему приходилось цепляться за что попало, чтобы не упасть.

Чувство равновесия должно было подвергнуться полнейшей переделке. И недостаток остроты зрения и слуха беспокоили Саймона. Он знал, что все это относительно, потому что по человеческим нормам зрение и слух Кеога были великолепными. Но им не хватало точности, избирательности, ясности, к которым привык Саймон, и ему поэтому казалось, что все его чувства более или менее затуманены, все видится и слышится как сквозь вуаль.

И было очень странно, когда он оступался или ударялся обо что-нибудь и чувствовал боль.

Но по мере того, как он начинал овладевать этой сложной массой костей, мускулов и нервов, он заметил, что получает от этого удовольствие. Бесконечная смена сенсорных впечатлений, чувство жизни, движение горячей крови, ощущение голода, холода и тепла – все это его очаровывало.

«Еще раз воплощенный, – думал он, сжимая руки. – Что я сделал? Какое безумие совершил? Нельзя думать об этом, думать о самом себе: надо думать только о той задаче, во имя которой умер Кеог.»

Харкер пришел в себя.

– Простите меня, – пробормотал он. – Но когда я увидел... как вы встали... Но теперь все в порядке. Не беспокойтесь.

Саймон заметил, что Харкер отводит от него глаза, но чувствовал, что тот не лжет.