Арджуманд. Великая история великой любви - [17]

— Пришли ко мне женщину, — отдал я распоряжение слуге.

Ночь выдалась прохладная, но цветочный запах дурманил, как желтое вино. Я погружался в плоть, стараясь забыть, что у меня есть разум, Музыканты, невидимые за кустами, наигрывали вечернюю рагу. Тихая, печальная мелодия оплакивала кончину очередного дня. Забыть… Забыть… Забыть… Но сердце не повиновалось. Можно забыть о какой-то мелочи, но когда речь идет о целом ворохе воспоминаний… Нет, забыть это невозможно!

Девушка, которую мне прислали, была совсем молоденькой. Кроме браслетов на лодыжках, на ней ничего не было; волосы ниспадали до талии. Я дотронулся до гладкой, светлой кожи, и мне показалось, что под пальцами полированное золото. От девушки приятно пахло благовониями. Ее подруги сняли с меня одежду и начали ласкать, умащая маслами. Тонкие пальчики умело сновали по всему телу, стараясь извлечь меня из трясины, в которой я тонул.

Девушка трепетала, но ее время еще не пришло. Я лоснился от масел; своими язычками наложницы довели меня до исступления, ощущение было таким сильным, что я чуть не взмолился прекратить сладкую муку.

Видя, что я готов, они переключились на девушку: легонько ласкали груди, нежно вводили пальцы в лоно, помогая раскрыться во всей сладости. Вскоре она ослабела так, что не могла стоять и упала в подставленные руки.

Искусницы раздвинули ей ноги и, приподняв, поднесли ко мне.

Ясная, похожая на серебряную монету луна сияла над головой…

Холодные звезды были подобны алмазам…

Наложницы держали девушку на весу, позволяя мне насладиться влажными вратами. Ее жар охватил и меня. Девушка извивалась и металась в руках подруг, ей хотелось, чтобы наши тела соприкоснулись.

Не прерывая восхищенного шепота, описывающего удовольствия, которые мне еще предстояло испытать, наложницы опускали ее все ниже и ниже… Наконец слияние произошло.

— Могучий олень вошел в лань, — услышал я шепот, и ощутил тепло женщины, ласкавший меня сбоку. — Ощути же ее… пронзи насквозь… ей не ускользнуть, повелитель… она на твоем копье, она беззащитна… видишь, в каком она исступлении… взгляни, как ты могуч…

Девушка взлетала и падала, взлетала и падала, и я делал то же самое, пока плотина не прорвалась. Наши крики смешались с музыкой, на мгновение заглушив стрекот цикад.

О, Арджуманд!

Солдат, охранявший вход в диван-и-кхас, зал приемов, принял из моих рук украшенный рубинами золотой кинжал. Даже мне не дозволялось приближаться к отцу с оружием. Отец сидел на троне, вокруг стояли министры, среди них был Гияз Бек, дед моей возлюбленной. Я поклонился, отец ответил небрежным приветствием. Он не удостоил меня предложением сесть, так что я остался на ногах.

Министры по очереди высказывались, отец внимательно выслушивал их. В самом начале его правления эта внимательность вызывала удивление придворных, ибо Акбар, мой дед, был уверен, что из его беспутного сына ничего не получится. Дед подумывал сделать своим преемником моего брата Хосрова, но на смертном одре изменил свое решение в пользу отца, а тот отнесся к своим обязанностям с неожиданным пылом и быстро овладел наукой управления.

Акбар оставил нам крепкое государство, полную казну и законы, обеспечивавшие народу безопасность. Несмотря на протесты мулл, он отменил джизью, налог для неверных, успокоив этим индусов, составляющих большинство населения страны; индусы получили равные права с мусульманами, и, более того, дед стал выдвигать их на важные государственные посты. Он изменил закон о налоге для крестьян — отныне они должны были платить не каждый лунный, а каждый солнечный год[28], а в случае неурожая получали помощь из казны. По повелению деда были отменены детские браки, распространенные в деревнях. Еще он пытался запретить сати, жестокий обычай сжигать вдов заживо вместе с телом умершего мужа, но это ему не удалось. Он ввел множество законов, одним из которых учредил должности четырех главных министров, обеспечивающих эффективное управление страной. А любознательность деда делала его похожим на ребенка…

Уже перевалило за полдень, когда закончилось обсуждение государственных дел, и министры удалились. Отец выглядел усталым. Глаза у него были красными, как недоспелые вишни, но не от переутомления, а от невоздержания.

— Хуррам! — Это было мое детское имя. — Подойди поближе!

Он обнял меня, и я почувствовал знакомый запах сандалового дерева. Нахлынули давние воспоминания: когда у отца было хорошее настроение, он играл со мной, если, конечно, позволяло время.

— Пойдем, — сказал отец и повел меня в свои покои. По дороге он обнимал меня за плечи. С тех пор как брат мой Хосров поднял восстание, пытаясь захватить власть, я стал для отца еще дороже. Кроме имени и титула я получил огромный джагир — Гисан-Феруз. Когда-то давным-давно эти земли пожаловал моему отцу его отец, Акбар. И все же я подозревал, что любовь отца ко мне была не совсем искренней. Мой дед не любил его, и отец, хорошо понимая, что такое быть нелюбимым сыном, стремился не повторять его ошибок. Он все делал как надо, а не как велит сердце.

— Каково же твое желание, Хуррам?

Конечно, ему было известно, почему я просил аудиенции, но он говорил со мной, как подобает падишаху, для него это было важно. Обсуждать интересующий меня вопрос предстояло не выходя за рамки придворного протокола.