Ardis. Американская мечта о русской литературе - [40]
Сам Бродский сначала жил у Профферов, впоследствии часто наведывался в гости и, очевидно, был вовлечен в работу с текстами: Энн-Арбор оставался его основной базой вплоть до 1981 года, хотя бывал он там наездами. В письме к Копелевым за 1980 год Профферы упоминают: Бродский заходил к ним по вечерам так часто, что однажды, когда поэт не пришел, маленькая дочка Профферов Арабелла сказала «Иосиф» и уставилась в окно в ожидании, что он, наконец, появится[240].
В 1974 году Бродский устраивает в издательство свою московскую подругу Машу Слоним, с которой Профферы, впрочем уже были знакомы через Копелевых. Лев Лосев, друг и биограф Бродского, утверждает, что это Бродский «выдернул из «потока самотека» рукопись «Школы для дураков» Cаши Соколова»[241]. На самом деле Бродский устроит Лосева в «Ардис» только в 1976 году и он не мог быть свидетелем памятной сцены разбора редакционной корреспонденции.
Маша Слоним так рассказывает эту историю: «Рукопись пришла по почте в конверте, никто не знал, кто это, Саша Соколов?! Сам экземпляр был совсем слепой, такое ощущение, что девятый (через восемь листов копирки. — Н. У.). Профферы так и не смогли его прочесть. Я сама делала усилия, чтобы разобрать. Бумага тонкая, всe расплывалось. Я стала набирать рукопись, ее было приятно набирать. Я сказала, что, по-моему, всe это гениально. Потом приехал Иосиф, посмотрел и заключил: «Ну, может, не гениально, но пойдет». Я была уверена, что ее надо печатать. И мне было приятно, что это мое открытие»[242].
Характерно для издательского стиля Проффера: он не удовлетворен одним или несколькими мнениями, тем более что, по словам Маши, «Школа для дураков» была «чем-то совсем неожиданным, совсем другим». Да и об авторе ничего не было известно. Карл отправляет ксерокопию романа самому Владимиру Набокову. До этого он, как помним, запрашивал мнение классика только по поводу поэмы Бродского «Горбунов и Горчаков». Проффер пишет: «К счастью, книга эта на удивление не похожа на европейскую литературу. Если Вы внесете ее в свой список для чтения в ванной или на сон грядущий, мне было бы интересно узнать Ваше мнение»[243]. Хотя ответ из «Дворца», как шутили в «Ардисе», придет уже после сдачи книги в печать, он будет лестным не только для Соколова, но и для Проффера: «До сих пор это лучшее, что Вы издали из современной русской прозы»[244].
Карл — поклонник формалистов — доволен и в письме Соколову называет «Школу» «явлением в русской литературе», она показалась ему «свободной от очевидной и утомительной злободневности… В ней нет никакого антисоветского элемента, которого ищут многие западные издатели»[245]. В обзоре 1976 года для New York Review of Books Карл отмечает, что Соколов «по своему чувству меры… скорее нерусский». Для Карла он представитель менее консервативного поколения 30-летних и более «смел в форме». Проффер усматривает у этого поколения влияние Джойса, Бейли, Фолкнера и других западных классиков XX века. Карл ставит Соколова в ряд с Владимиром Марамзиным, Эдуардом Лимоновым — о них еще пойдет речь — и Юрием Мамлеевым[246]. Cам Саша Соколов, оказавшись в эмиграции в 1975 году, вскоре поселится в доме у Профферов и проработает там с перерывами до 1977 года.
Под влиянием Соколова и Бродского Профферы обращают внимание на молодого поэта Алексея Цветкова: «Он (Бродский. — Н. У.) на самом деле редко проявляет энтузиазм по поводу других современных поэтов, но в вашем случае он находился в настоящем возбуждении», — пишет Карл[247]. Цветков будет неоднократно печататься в «Ардисе» и найдет там работу, которую совместит с учебой в Мичиганском университете[248].
К редакционной кухне, несомненно, был причастен еще один друг Бродского, Владимир Марамзин, c которым Профферы познакомились в Ленинграде и у которого в «Ардисе» выйдут две отдельные книги. По наблюдениям Карла, на Марамзина оказал влияние и Набоков, и Платонов[249]. Хотя Марамзин после эмиграции жил в Европе, Карл привлекал его к оценке тех или иных текстов, речь даже заходила о том, чтобы сделать его представителем «Ардиса» в Париже[250]. В частности, в их переписке Марамзин упоминает, что тоже давал положительный отзыв на Соколова (значит, в референтную группу входил не только Набоков)[251].
Лосев утверждает, что именно Бродский обратил внимание Профферов на Лимонова-поэта[252], но это не совсем так. Из письма Карла Лимонову следует, что первоначальным отбором произведений занимались Соколов и Цветков, а Марамзин «был среди тех, кто убеждал нас принять эту книгу»[253]. Марамзин писал Карлу, что — ни много ни мало! — «поэт он (Лимонов. — Н. У.) после Бродского несомненно лучший»[254]. Карл признается Марамзину: «Лично я не понимаю его поэзию, но мы решили принять его книгу только потому, что все — ты, Иосиф, Саша, Цветков — уговаривали столь настойчиво»[255]. В официальном обзоре Карл, однако, представляет Лимонова новатором, как помним, в ряду с Сашей Соколовым, и предполагает влияние на него обэриутов, «абсурдистской школы 1930-х годов»[256]. Впрочем, предложение Лимонова опубликовать его прозу — «Это я, Эдичка» — «Ардис» отклонил «не по моральным соображениям, но потому что он показался нам скучным и скорее скандальным, чем артистичным»
