Арбалетчики госпожи Иветты - [4]

— Не смотрите! — Син уже стояла рядом и смотрела на охвостье арбалетного болта, торчащего из горла. Болт перебил позвонки, и голова неестественно скривилась, а свет лампы плавал в коричневой лужице, похожей на лекарство.

Карстен прижался лбом к стеклу. Если бы это принесло облегчение… Нужно было хоть что-либо делать. Хотя бы вымыть этот проклятый пол. Или схватить меч и рукоятью стучаться в соседские двери, пока все не выскочат и не перестанут делать вид, что ничего не происходит. Или надраться до полусмерти. Потому что не может сама по себе стрелять темнота. Потому что всегда есть хоть что-то: щелчок спускаемой тетивы, звон пружины, шлепок рамы, если стреляли из окна. Ему плевать, о чем думает и молчит весь город. Ему только не плевать на Син. Потому что если в серых глазах поселился страх, то мечта о спокойной жизни не кажется такой уж радостной.

Он хватил кулаком по стеклу. Стекло было старое, выпуклое и ребристое, подсвеченное желтым и зеленью, и сквозь него на пол кухни падали, образуя квадраты, цветные и пыльные солнечные лучи. Карстен облизал сбитые костяшки пальцев. "Мне нужно уйти. Я постараюсь вернуться быстрее. Не предпринимайте ничего".

Он вздохнул, скрутил из листка кораблик и пустил в свою чашку. Шхуна важно закачалась на дегтярной поверхности. Пар шевелил треугольный парус. Карстен щелкнул по нему, шхуна черпнула кофе и стала тонуть. А у Карстена вдруг возникло ощущение, что эта просторная, широкая кухня с аккуратно разложенными вещами — ловушка, в которую он по неосторожности угодил, и только ждет и выбирает время, чтобы схлопнуться окончательно. Он вскочил. Бок медного кофейника, отразив солнце, зайчиком брызнул в глаза. Карстен выплеснул кофе с корабликом в очаг. Не стоит жалеть о несбыточном. Он в три шага одолел прихожую и лестницу.

— Катрина Аделаида!! Оденьте самое неприличное, что у вас есть. Я приглашаю вас в кабак!

Он тяжело навалился на худое плечо, мечтая, чтобы оно хрупнуло, как куриная косточка. Ему нравилось видеть в ее глазах боль, стыд и отчаянье. Потому что это была не Син. Потому что Син бросила его.

— Пойдем! Ну пойдем!..

Он смахнул узкую ладошку. Звать ее «Катти» было кощунством. Проклятые женщины.

— Вина! — проревел он. — Помянем. Хорошего человека.

— Кого?

Карстен уставился в лицо Аделаиды Катрины полуосмысленным взглядом.

— Как?.. А, да ты все проспала. Славная она была девушка. — Он покачал в ладони тяжелую кружку. Вино разбрызгалось по столу, по распущенной рубахе, по дурацкому платью спутницы. — П-п-представляю, как обрадовались монахи. В-выходят с утречка — и тело…

Ужас в серых глазах прибавил ему красноречия. Хотя почему в серых? Золотые искорки… В этих глазах не должно быть золотых искорок! А, это свеча… Постой, ведь утро было, да.

— Пошли, идем отсюда!.. Пожалуйста…

Карстен, ты пьян как свинья, сказал он себе. Возможно, вслух. Нельзя так обращаться с женщинами. Даже если они уродливы, как смертный грех. Даже если у них мозгов, как у курицы, и вкуса столько же. Он поднялся. Аделаида Катрина подставила здоровое плечо. Только теперь Карстен разглядел, что личико у нее красивое. Кожа тонкая, прозрачная до голубизны. И короткие волосы мягко вьются. А в глазах… да это просто кощунство!

— Отвернись, девка, — сказал он. — А то я тебя ударю.

От свежего воздуха ему стало плохо, и он долго блевал на стену, пока внутренности не стали выворачиваться наружу. Тогда Карстен оттолкнулся от стены и встал почти прямо. У него над головой сиял фонарь.

— А вчера не горели!.. Да, это он выпил мое масло. То есть, не мое. Понятно?

Он растянул это «поня-атно», многозначительно глядя на Катрину Аделаиду, и уже собирался пойти разбираться с кабатчиком, но мысль неожиданно скакнула, и он схватился за ворот ее платья, пытаясь сорвать:

— Ты… ты оскорбляешь мое эстетическое чувство, — он вспомнил о воспитании и поправился: — Оно. Его порядочный человек и платьем назвать постесняется… разве что из жалости… — выдав столь длинную фразу, Карстен ослаб. Катрина попыталась увести его, и они какое-то время топтались под фонарем, как неловкие, но старательные партнеры по менуэту.

Слава Хранителям, его минула пьяная слезливость.

В доме было пусто и холодно, как в склепе, и только в прихожей, напоминая вчерашнее событие, висел вязкий запах крови.

Карстен брякнулся на порог в открытой двери, глядя на слепые зарешеченные окна дома напротив. Тупая злоба переливалась в нем. Еще немного, и он схватил бы обломок кирпича и пошел бить эти окна. Стрелять могли только отсюда. Убить хорошего человека, и заставить еще одного хорошего человека исчезнуть, а третьего хорошего человека надраться до положения риз, поссориться с глупой девчонкой и сидеть, одолеваемого комарами и злобными мыслями, на пороге ненавистного чужого дома, в котором поселилась смерть. Прекращая страдать и захлопывая дверь, он не услышал, как в чердачном окошке дома напротив раскололось стекло и захлебнулся крик.

Крик заставил его поморщиться и перевернуться на другой бок. Можно было подумать, госпожа Иветта самолично принеслась на помеле из Гиссара, чтобы поставить девочке очередную клизму. Тут Карстен вспомнил, что забыл дать Аделаиде лекарство, и, поминая дьявола, поплелся на кухню. Не своротил он что-либо только чудом, зато пролил половину бутыли себе на ноги. Гадость была липкая. В полной темноте наощупь он попытался найти воду и таки споткнулся. Ложка полетела в сторону, а бутыль на пол.