Арарат - [91]

— Ну и история! — невольно вырвалось у Асканаза.

— И какая история!.. Я не осмеливалась смотреть в глаза этой женщине. Что могла она подумать обо мне? Ведь я была причиной несчастья для нее и для ее двух малюток!.. В этот момент меня больше мучило это, чем мысль о том, что я была обманута. Вернулся Анатолий. Вы, наверное, видели блестящие игрушки из мишуры: стоит им только попасть под дождь, и краска с них тут же линяет. Анатолий выглядел именно такой полинявшей игрушкой… Я не захотела слушать никаких объяснений, только сказала:«Объяснитесь сами с вашей женой. А я не хочу вас ни видеть, ни слышать». И сейчас же перешла в прежнюю комнату. Заболела, но не захотела больше оставаться в санатории и вернулась в Москву, к Оле. Очень не скоро я смогла трезво взвесить все случившееся и почувствовала глубокую ненависть к человеку, который разрушил мою веру в любовь. Конечно, вы скажете мне, что люди, подобные Анатолию, составляют исключение. Но почему, почему я была так слепа, что не смогла его разглядеть? Оля все спрашивала меня, что произошло, почему у меня такой подавленный вид, но я попросила ее не говорить со мной об этом. Время само ответило ей… У меня родился Дима. Очень я обрадовалась, узнав, что ребенок похож на меня: не хотела бы вспоминать о  н е м, глядя на лицо моего ребенка…

Нина рассказала, с какими трудностями вырастила она Диму.

— В начале июня тысяча девятьсот сорок первого года моя мать увезла Диму с собой в В., где у нас был свой дом: мне нужно было серьезно заниматься перед экзаменами. У меня были поклонники, но я отвергала вез их попытки. Каждый раз вспоминала Анатолия и говорила себе: «Еще один Анатолий!»

— Ну, это уж слишком! — вырвалось у Асканаза. — Нельзя же подозревать всех окружающих из-за того, что вы имели несчастье встретиться с прохвостом.

— Не упрекайте меня! Моя вера в Анатолия была слишком глубокой… Вдруг — война. Я работала в лаборатории наркомата. Враг подходил все ближе. И вот выяснилось, что В. захвачен фашистами, что моя мать с Димой остались в плену. В опасности была и Москва…

— Опасность не миновала и теперь…

— Да, но в ноябрьские дни все было иначе. По первому же призыву я оставила лабораторию и вместе с другими пошла рыть окопы в Подмосковье, работала не покладая рук, уставала до смерти. Жизнь приобрела для меня новый смысл. Уже одно сознание, что я работаю во имя спасения родины, поднимало меня в собственных глазах. Я представляла себе полные слез глаза моего Димки, как будто слышала его голос, когда он с протянутыми ко мне ручонками звал: «Мама… мама…» Вспоминая Анатолия, я уже не чувствовала прежней ненависти к нему: если, думаю, в эти тяжелые дни и он приносит пользу родине, то господь с ним! Но одного я не выносила — когда мне пытались говорить комплименты, ухаживать за мной; я решительно просила оставить меня в покое.

— Решили всех отвергать, — улыбнулся Асканаз.

— Я несколько раз обращалась с просьбой послать меня на фронт, но мне почему-то отказывали. И вот фронт приблизился к В. Ну, а остальное вам известно. Жаль только, что бедняжка мама так и не дождалась победы!..

Нина вздохнула, словно освободилась от какой-то тяжести. Встав со стула, она пересела на маленький диван, крепко переплела пальцы и отсутствующим взглядом уставилась на прикрытую голубой материей лампочку.

Асканаз несколько минут молча глядел на Нину.

— Мне от всей души жалко вас, Нина Михайловна! — произнес он.

Нина с минуту продолжала молча смотреть в одну точку, а затем, как бы очнувшись, сумрачно взглянула на Асканаза.

— Вы жалеете меня? — обиженным тоном сказала она. — Неужели я дошла до того, что меня нужно жалеть!.. Нет, товарищ Араратян, я еще могу работать, я даже могу сражаться! Вот меня уже наградили медалью «За доблестный труд». Я еще многое могу сделать. Не надо жалеть меня. Меня надо понять!

Асканаз в душе сильно подосадовал на себя. Действительно, тут дело не в жалости.

Он подошел к Нине:

— Поверьте мне, Нина Михайловна, я вас понимаю.

Нина отняла платок от глаз, пристально взглянула в лицо Асканазу и промолчала.

* * *

Через несколько дней Асканаз снова посетил Нину. Нина рассказывала о Диме, но об Анатолии не было сказано ни слова. Когда Асканаз, прощаясь, поцеловал Нине руку, она с раскаянием шепнула:

— Вы уж извините меня! Ведь вы не обиделись в прошлый раз? Я знаю, вы человек великодушный.

Вместо ответа Асканаз снова поднес ее руку к губам.

Укладываясь спать, Нина долго думала об Асканазе. «Да, он понимает… Но и в его душе таится какое-то горе. Кто знает…» И, не придя ни к какому заключению, Нина уснула.

В конце апреля Асканаз уже окончил курсы. Денисов сердечно поздравил Асканаза и предложил ему готовиться к выезду на Кавказ. Денисову было поручено командование армией, действующей на Кавказском фронте. Асканаз же был направлен в Ереван как командир полка вновь формируемой армянской дивизии. Узнав, что Асканаз едет на фронт, Нина всполошилась.

— Я не могу больше оставаться в тылу, не могу! Попросите Денисова, чтобы и мне разрешили вступить в армию. Увидите, я пригожусь там! Не стану скрывать, мне хочется быть вместе с вами… Я не это хотела сказать, — хочу сказать, что вы меня понимаете…