Арарат - [131]

— Вот возьми. Прятала на черный день, но теперь мне ничего не надо: и Асканаз мне посылает, и Седа каждый кусок со мной делит.

— Но, майрик-джан… — замялась Елена, — теперь и я на нуждаюсь: получаю зарплату, и Асканаз мне помогает.

— Я знаю, но, может, не хватает тебе? Я и подумала: женщина молодая, да и ребенок у нее…

— Спасибо тебе, майрик-джан.

— За что ты меня благодаришь и на что мне твоя благодарность?! — резко остановила ее Шогакат. — Ты бы меня спросила: а я-то тебе благодарна?

Елена глубоко уважала Шогакат-майрик, которая никогда не пыталась вмешиваться в семейную жизнь сыновей и ограничивать самостоятельность невесток. Со смущением поняв смысл ее слов, она сдержала себя, мягко ответила:

— Да успокойся, мама-джан. Ты лучше скажи, есть ли у тебя новая весточка от Ара? Вот и Асканаз ни слова не написал о Зохрабе. Мучаешься ты за всех…

— Лишние слова, Елена. Я тебе прямо скажу: мне причинила бы меньшее мучение плохая весть с фронта, чем причиняет та позорная весть, которая гуляет в городе относительно твоего поведения… Как ты решаешься принимать у себя этого негодяя?

— Мать!..

— Да какая я тебе мать?!

Елена закрыла лицо руками и разрыдалась.

Шогакат склонилась над кроваткой Зефиры, несколько мгновений с нежностью смотрела на лицо спящей внучки, поцеловала выпроставшуюся из-под одеяла ручку и молча подошла к Елене. Переборов волнение, она снова заговорила:

— В тот день, когда я услышала голос Асканаза, приносившего присягу, мне казалось, что я самая счастливая из матерей… Знала, что все мои четыре сына защищают честь родного очага. Волновалась за Ара, а он мне недавно написал: «Не беспокойся, мама-джан, не отстаю я от товарищей, и днем и ночью сражаюсь с врагом». Понимаю я, что хотел сказать мой мальчик… Вот и в газете написали о них, Седа мне показала, считают их «гордостью родного края». Конечно, молодость — хорошая вещь, но честь выше всего, поверь мне, Елена! Веди себя так, чтобы никто не мог сказать худого слова о тебе, о нашей семье!

Елена вытерла слезы, с трудом произнесла:

— Майрик-джан, неужели ты думаешь, что я не горжусь Асканазом, Вртанесом, Ара?.. Я уверена, что и мои Зохраб отличился на войне и что я могу гордиться им.

— Вот и веди себя так, чтобы быть достойной его!

Елена пристально взглянула на Шогакат-майрик, вгляделась, и ей показалось, что она до сих пор не знала этой женщины, сидевшей рядом. В ней как бы воплотились те священные чувства, которые владели людьми в дни войны. В ее взгляде Елена читала и любовь, и тоску, и справедливый гнев.

Шогакат-майрик поняла, что происходит в душе невестки. Она долго и задушевно говорила с ней и, лишь убедившись, что невестка одумалась, сдалась на просьбы Елены остаться, ночевать у нее. «Страдания послужат ей на пользу…» — решила умудренная годами женщина.

Глава пятая АШХЕН

Ашхен только что вернулась домой из госпиталя. Настроение у нее было подавленное. По дороге она забегала к Шогакат-майрик, и та откровенно рассказала ей о своей беседе с Еленой и о том, как она возмущена поведением Заргарова. Ашхен старалась уверить ее, что Елена примет во внимание советы свекрови. Она обещала при первом удобном случае поговорить с Еленой.

Но в этот день Ашхен сама была сильно взволнована и не могла долго оставаться у Шогакат-майрик. Приведя ребенка из яслей, она накормила его и уложила спать раньше обычного: ей хотелось еще раз внимательно перечитать письмо Тартаренца, которое ей вручили перед уходом из госпиталя. Лампочка под голубым абажуром освещала Ашхен, лицо ее выражало удивление и недоверие. Губы чуть слышно шептали: «Если это действительно так, то, значит, произошло чудо…» Удивление ее было вызвано письмом мужа. Вот что писал Тартаренц:

«Бесценная моя Ашхен, хочу тебе сообщить, что твое имя так же известно в нашей части, как имя героя. И это заставило меня совершать подвиги. Я помню твой наказ — так сражаться, чтобы ты имела право гордиться мной. Так вот расскажу тебе несколько случаев, а ты уж суди сама… Идет бой… Враг осыпает нас огненным градом. Подступают танки (ах, если б ты знала, что это за ужас!), но у меня в руке петеэр, я спокоен. Даю танку подойти совсем близко и открываю огонь! Танк остается на месте. Если б мои товарищи действовали так же хладнокровно, все было б прекрасно! Но не каждый же умеет владеть собой… А после сражения Гарсеван похлопал меня по плечу и говорит: «Вот боец так боец, понимаю!..» Ну, сама знаешь, что он за человек, — так расхвалил, что просто неловко. В последнем бою ранен был Унан. Я вынес его из огня и доставил в госпиталь… Но… ты только не огорчайся и не пугайся!.. На этот раз и меня ранило. Если останусь жив и мне выпадет счастье увидеться с тобой, буду считать, что исполнились мои заветные желания…»

После нежных излияний следовала подпись Тартаренца.

— Если бы хоть половина этого была правдой!.. — невольно вырвалось у Ашхен. Она встала с места, несколько раз беспокойно прошлась по комнате. «А если все это не правда, а только фантазия? Что ж, пусть это будет хотя бы мечтой, лишь бы он нашел в себе силы осуществить ее!»

Эти мысли целую неделю тревожили Ашхен. Получив письмо от Гарсевана и Берберяна, она внимательно вчитывалась в каждую строчку, желая найти в них хотя бы намек на упоминаемые Тартаренцем события. Но в их письмах не было ни одного слова о них.