Арабский Геродот - [11]

Непосредственно за ходом торговли на базаре надзирал мухтасиб. Он следил за тем, чтобы меры и веса отвечали установленным стандартам, чтобы торговцы и покупатели не обманывали и не оскорбляли друг друга. Первоначально мухтасиб избирался самими торговцами и ремесленниками, но с начала X в. эта должность также превратилась в чиновничий пост. За порядком на рынках и в других общественных местах следили полицейские, носившие на поясе длинные ножи. По ночам — до начала утренней мусульманской молитвы — по Багдаду ходили специальные полицейские патрули.

Утехи багдадского простонародья

Базар был не только центром торговли, но и центром народной жизни и народной культуры Багдада. Здесь, прямо среди торговых рядов, возвышались мечети, в которых торговцы и ремесленники молились до, во время и после трудового дня Мечети были не только чисто культовыми сооружениями. Они выполнял также и весьма важную политическую функцию. По пятницам в мечетях собиралось практически все взрослое мужское население Багдада. Здесь слушали проповеди, в которых почти всегда говорилось о важных политических вопросах того времени, и нередко собрания мусульман в мечетях заканчивались широкими народными восстаниями. Всего же в Багдаде в начале X в. было около 27 тыс. молитвенных мест.

Недалеко от базаров помещались и своеобразные городские клубы — бани-хаммамы. Во время Масуди в Багдаде было около 10 тыс. бань. Многие хаммамы были богато украшены стенными росписями и мозаикой. Масуди сообщает, что довольно часто там можно было увидеть изображения фантастической птицы грифа, на которой, согласно мусульманским преданиям, летал по небу Искандер Зу-л-Карнайн — Александр Македонский. Именно из-за этих изображений ревнители чистоты ислама относились к посещению бани с большой неприязнью и подозрительностью.

Здесь же, на базарах, выступали бродячие артисты и исполнители произведений так называемой народной литературы. Дело в том, что средневековая ученая литература, главным образом поэзия, которая ориентировалась на доисламские, аравийские образцы, была мало понятна широким слоям горожан, которые зачастую были неграмотными и уж во всяком случае весьма слабо разбирались в тонкостях грамматики арабского литературного языка — ал-фусха («наикрасноречивейшего»). Поэтому, видимо, хотя данные об этом весьма скудны, на ранних этапах распространения арабского языка в качестве разговорного в городах арабо-мусульманского мира возникает специфическое городское народное словесное творчество — поэзия и проза. Наиболее известным памятником этой литературной традиции является знаменитый сборник сказок и новелл «Книга 1001 ночи», переведенный с арабского на многие языки мира, в том числе и на русский. Кстати, Масуди — первый арабо-мусульманский автор, который упомянул это сочинение. В «Золотых копях» Масуди мы также впервые находим упоминание об одной из героинь плутовских новелл «1001 ночи» Далиле-Хитрице. Существовали не только сборники относительно коротких новелл, но и длинные романы о похождениях доблестных арабских витязей, печатные издания которых занимают много томов.

Масуди приводит интересный рассказ о приключениях одного уличного актера в халифском дворце во времена Мутадида, который, как мы уже говорили, славился необузданной жестокостью. Вот как повествует наш автор:

«Жил в Багдаде человек, который рассказывал людям на улицах занимательные истории о смешных и забавных происшествиях. И звали его Ибн ал-Магазили. Он был таким искусным рассказчиком, что всякий, кто его слышал, не мог удержаться от смеха. Вот что он однажды поведал.

“Было это во время правления Мутадида. Я стоял у ворот дворца и развлекал собравшихся шутками. К толпе присоединился один из слуг халифа. Тогда я рассказал историю о слугах, которая ему очень понравилась. Он ушел, но вскоре вернулся назад, взял меня за руку и предложил мне пойти к халифу и потешить его моими рассказами. Однако за это я должен был отдать слуге половину награды, которую пожалует мне Повелитель верующих. Я попробовал было уговорить слугу взять с меня одну шестую или четверть будущей награды, однако он ни за что не соглашался, и мне волей-неволей пришлось уступить. Потом меня привели к Повелителю верующих. Взглянув на меня, он сказал:

— Выкладывай свои шутки. Если рассмешишь меня, то пожалую тебе пятьсот дирхамов, а если нет, накажу, как сам пожелаешь.

Тут-то я и сказал на свою беду:

— У меня ничего нет, кроме затылка. Так вели стукнуть по нему как хочешь, сколько хочешь и чем хочешь.

Халиф согласился на это условие и сказал, что велит ударить меня кожаным мешком, что стоит в углу. Увидев, что мешок этот большой, я поначалу испугался, но потом подумал, что он, наверное, пустой. Тут я стал рассказывать смешные истории. Наконец, запасы мои иссякли. Я замолчал, смолк и похолодел от страха.

— Ну, что ж ты, продолжай, — сердито проговорил халиф, меж тем как его слуги, не в силах сдержать смех, разбежались кто куда.

— О Повелитель верующих! — ответил я. — Клянусь Аллахом, я еле жив, голова раскалывается от боли. Таких несмешливых, как ты, я еще не встречал. У меня осталась одна-единственная шутка. Ты обещал наградить меня в случае неудачи десятью ударами. Прошу тебя, добавь еще десять, чтобы удвоить то, что мне причитается.